Книга Это невыносимо светлое будущее - Александр Терехов

Генерал с врачихой закупорился в лифте, сдавленно что-то ответив на вопрос мадам: «Ингалятор взял?» Лифт ласково зашелестел, а мы перли носилки по заплеванным ступенькам мимо интересно оформленных допризывной молодежью стен, у меня начала ныть рука, и бабулькина ножка терлась через одеяло о мою грудь, когда я на лестнице подымал носилки, – вот так вот люди грыжу зарабатывают!

Она только судорожно хваталась своими птичьими руками с черными венами за края носилок, когда мы очень удачно закладывали очередной вираж.

– Мамаша, еще что нести? – пропыхтел я.

Бабулька приоткрыла веки и уставилась вверх. «Вот стерва: помрет – обратно тащить придется», – добродушно подумал я.

До третьего этажа – еще куда ни шло, а потом я понял, что еще немного – и выроним. Оставалось только выяснить: кто уронит первым? Головой бабулька приложится сперва или ногами?

– Погоди, – зашептал Пыжиков бесцветными от напряга губами. – Секунду.

Мы чуть не грохнули носилки и блаженно разогнулись, поправляя шапки и утирая пот со лба.

– У нас во взводе… Валиахметов, знаешь? – Сердце у меня внутри металось, как груша, которую мутузил амбал-боксер. – Ну вот… он, как программа «Время», вешал на ремне гирю на шею – и качал. Качает и качает. Шустряков подходит: «Ты чего, Валиахметов, качаешь? Шея, что ли, слабая?» А он говорит…

– Устали, мальчики? – глубоким протяжным голосом сказала вдруг бабулька.

– Да ничего, – быстро сказал я, – ну, так вот, Валиахметов ему говорит: «Товарищ старший лейтенант, знаете, когда снимаешь – такой кайф!»

– Устали, – опять повторила бабулька.

– Ну, вы чего там? – шумнул снизу генерал. – Застряли?

– Идем, товарищ генерал! – заорал вниз Пыжиков.

– Его зовут Толик, – улыбнулась бабулька и поглядела прямо на меня голубыми, как речной лед, глазами.

– Еще чего нести? – бодро осведомился я.

Она кивнула влево и вправо – нет.

И слава богу! Я наклонился к носилкам. Пыжиков тоже сказал:

– Какой тогда кайф будет после армии.

– А самый большой кайф будет на кладбище.

Пыжиков улыбнулся своим мыслям, бабулька снова закрыла глаза и склонила лицо на бок, а я считал ступеньки, поклявшись, что на сороковой, если не дойдем, брошу все к чертовой матери наземь – копать мой лысый череп!

В машине уже шуровал зёма, наскоро устилая пол брезентом и футболя сапогом огрызки и окурки по дальним углам.

– Давай, помоги им, – тронула его за рукав врачиха, сидевшая на лавочке, выставив из-под халата свои налитые коленочки.

Зёма глянул на меня с немым хохотом – вот поржем потом, – ухватился за носилки, наливаясь натугой, и прошипел мне в ухо: «Во тебе и фортепьяна. Рояль!»

– Лезьте в машину попридерживать там, – распорядился генерал, устроивший себе наблюдательный пункт на подножке, и поторопил зёму: – Живее, сынок!! – Посмотрел, высчитав, на свой балкон и потом по сторонам.

Зёма закрыл борт, глянул на нас: все пучком? И мы с Пыжиковым расползлись по лавкам: он вглубь, я – с краю, чтобы полюбоваться окрестностями.

– Придерживайте, – попросила врачиха. – Чтобы не каталась.

Пыжиков бессмысленно потрогал рукой носилки.

– Здравствуйте, – вдруг сказала бабулька.

– Здравствуйте, – внятно ответил Пыжиков. Я что-то тоже изумленно бормотнул в этом роде и, подняв воротник шинели, сунул правую руку за пазуху: вот интересно, вернемся мы к обеду или как?

Привычно вздохнув, врачиха подсела к бабульке поближе и раздельно сказала:

– Вера Петровна, ну, как вы?

– Я не расстраиваюсь, Ниночка, – твердо произнесла бабулька и часто заморгала, укрывая блеснувшие глаза. – Знаете, просто мой муж как-то мне сказал: старость – это общепит: еще не поел, а посуду уже убирают.

Машина выбралась со двора, и рогатые деревья перестали стукать по брезенту, роняя ледяные капли мне на лицо.

– В больницу? – тихо спросил Пыжиков у врачихи.

Она отрицательно покачала головой:

– В интернат. – И бодро повернувшись к бабульке: – Он у нас самый лучший в Москве.

– Ниночка, я себя ощущаю совершенно спокойно, – выразительно сказала бабулька срывающимся от сотрясений кузова голосом. – Я согласилась к вам переехать лишь с единственным условием – я никому не хочу быть обузой. Лежать сложа руки я не буду! Вы мне это гарантировали. Я способна читать вслух людям с плохим зрением. Если товарищи не будут стесняться – буду писать письма. Если дадут все необходимое – с удовольствием займусь ремонтом книг библиотеки. Что вы там еще говорили?

– Коробки для мороженого клеить.

– Да, и это… У меня есть опыт работы с лежачими. Себя я поэтому очень хорошо держу в руках. И товарищей смогу всегда поддержать. Я в девятнадцатом году работала в Варшавском военном госпитале, в Москве такой был. Меня раненые называли «товарищ комиссар», хотя я работала по культмассовой части. Если я заходила в палату и видела: играют в карты на кусочек сала или хлеба – я сразу брала колоду в руки и говорила: «Товарищи, нельзя играть на продукты. Может, вот ему мать свое последнее прислала. Вы завтра пойдете Советскую власть защищать – а ему надо выздоравливать. А если вы будете продолжать играть на продукты, эти карты полетят в печку-буржуйку». И следующий раз приходила, заглядывала осторожно – нет, не играют, или на копеечки. В госпитале у нас каждый месяц, вы знаете, устраивали вечера Бетховена. Я приглашала профессоров Московской консерватории – стакан чая им, конечно, сахара… По два куска. И кусок хлеба…

Машина мчалась по дороге, и светофоры были все зеленые, я вцепился рукой в борт и хмуро слушал дребезжащую, торопящуюся речь.

– А тогда пошла волна… колхозами все заинтересовались, коммунами. Мне комиссар сказал: «Сходи в Наркомпрос, книжек, что ль, каких понабери, а то раненые товарищи интересуются». И вот в Наркомпросе встречает меня такая милая женщина с чуть выпученными глазами, начинает подробно так расспрашивать; я сама не знаю, почему я ей все так рассказала? Что братик мой на каторге умер. За «Искру». Отца жандарм камнем убил, и про госпиталь наш рассказала, про концерты. А она, знаете, так прямо вся удивилась: «Как Бетховен?» – говорит. «А что, – сказала я, – у нас всем очень нравится музыка». «Когда у вас следующий раз?» – быстро так она спросила. Я ответила, что как раз скоро. Она себе пометила в календарике. Я книжки взяла, а сама спрашиваю у секретаря: «А кто сейчас со мной говорил, товарищ? Такая милая», – описала ее. «А это товарищ Крупская, жена товарища Ленина», – ответили мне. Вы себе представить не можете, как я шла в госпиталь…

Она мелко подергала кадыком и жалобно спросила:

– Ниночка, вы не захватили ничего пить?

Врачиха достала желтый термос и плеснула в пластмассовый стаканчик чуть дымящийся чай, кивнула Пыжикову – дай.