Книга Струна - Виталий Каплан

То, что связало Тональности, не может лопнуть как перетянутая гитарная струна… И что же будет с миром? С бесчисленными мирами?

— Она рвется, Костя, — повторил Флейтист, глядя мне прямо в глаза. — Я слишком долго общался с Ней. И чувствую это.

— Максим Павлович, — надо было взять паузу. — Вы сказали: общался?

Он вновь кивнул.

— Никто не знает, что Она такое. Тебе говорили, что это основа мироздания, стержень, пронизывающий Вселенные… то, что питает их, не позволяя обратиться в хаос. Что ее вибрации порождают свет, радость, жизнь… Так вот, Костя, всё это — не более чем фантазии наших умников. Им хотелось доктрины… хотелось заполнить чем-то вакуум. А на самом деле… Да я понятия не имею, что такое Она. Знаю лишь, что раньше Ее не было. Она выросла… быть может, выросла из моего сердца… когда я очень сильно Ее захотел. Все мы мечтаем, но редко чьи мечты сбываются. Эта — сбылась. Почему, в силу каких случайностей или законов природы? Или благодаря чьей-то воле? Я искренне пытался понять. Без толку. Думаешь, Она отвечает на такие вопросы? И все-таки мне кажется — Она живая. Не в состоянии объяснить, просто так чувствую.

— Мне тоже иногда это казалось, — облизав пересохшие губы, зачем-то прошептал я. — Но чаще всего я считал ее бездушным механизмом. Голем… Музыкальная шкатулка.

— Видимо, Она боится, что мы догадаемся, — добавил Максим Павлович. — Думает, мы верим в Ее несокрушимость. Собственно, почти никто и не знает…

— Знаете вы. И… и я.

Он кивнул.

— Но как?

— Понятия не имею, — Флейтист развел руками. — Порвать Ее сможет не каждый, равно как не каждый, сможет пройти Ее испытания, не каждый сможет занять мое место. Знаешь, я еще год назад пытался Ее порвать. Не вышло. Просто ударило… как током. Юрка потом двое суток меня на себе тащил… Я не стал ему говорить, хотя, наверное, о чем-то он все же догадывался. Потом уж я понял — не гожусь. Может, как раз потому, что породил Ее. Это все равно что вырвать себе сердце. Должен кто-то другой… когда меня уже не будет. Все-таки есть между нами связь… сейчас Она — моя мечта… бывшая… А потом станет ничьей мечтой. Но без хозяина Она не сможет. И подчинится тому, кто заменит меня. Но ты ведь не подчинишься ей…

Мимо промчался еще один глаз. На этот раз синий.

Господи, где мы теперь? Если только уместно говорить «здесь». Если и пространство, и время истончились, растаяли, какой смысл интересоваться расстояниями и сроками?

Я вдруг понял, что мы можем ехать здесь вечно. Стоит только Струне захотеть.

— Ты должен с Ней справиться, — упрямо повторил Флейтист. — Иначе те, кто сейчас наверху, очень скоро справятся с тобой. И с тобой, и с нашим бедным государством… Но государство ладно… я, знаешь, устал о нем думать. Зато люди… Да хотя бы этот мальчик Дима, которого ты вырвал у Стоговой… которому ты теперь вроде отца…

Димка! Со всеми этими откровениями я едва не забыл о нем. А он ведь сейчас там, в мире… в Тональности… Сидит возле телефона, ждет моего звонка. Он ни о чем не знает, но как-то все же чует… кожей, нервами… Насупившись, гоняет компьютерных страшилищ, но все равно это ему не помогает. То и дело поглядывает на телефон, на часы… А значит, я должен вернуться. И как можно скорее…

Мне вдруг представились лица людей, ожидающих нас наверху. Лена, этот неизвестный сухощавый и господин главвоспитатель Генадий. Наверно они будут в шоке, забегают, запричитают.

— Максим Павлович, — спросил я, — а кто этот худой товарищ с проседью? Ну, который приехал вместе с Леной?

— Этот товарищ, — со вкусом произнес Флейтист, — Степан Сальников. — Начальник боевого отдела. На всякий случай имей в виду — с Леной они вместе. Единомышленники. И вообще…

Я понял это «вообще». Все сразу стало ясным, мозаика сложилась, пасьянс сошелся. Значит, все так просто? Так легко и цинично?

… Они устроят собрание и утроят охрану, провозгласят и возвестят. А потом, когда все уйдут, Лена тихо подсядет ко мне, обнимет, жарко дунет в ухо… И ласково, по-дружески, скажет, что надо жить дальше, что она будет мне всецело помогать… и в трудном моем служении, и «вообще»… И в ее глазах я прочту всё что потребуется — покорность, нежность, готовность кормить с ложечки… Да. Все будет именно так, ведь они не начнут своей экспансии сразу.

— Мы подъезжаем, — сказал вдруг Флейтист.

— Откуда вы знаете? — спросил я.

— Слишком хорошо знаю это место. Этот лифт. С детства…

Я взглянул на него с нескрываемым удивлением.

— Его поставили в нашем доме, когда я был еще маленьким. Первый лифт во всем Южном. Мальчишки с соседних улиц прибегали кататься, чтобы просто взглянуть на чудо техники. Наш лифт поставили, да так и не меняли… В него я садился, уезжая в Столицу, в консерваторию, в него я садился, когда вернулся назад, и в него я сел тогда, ночью, когда сказал себе, что просто хочу пойти вниз, погулять, а на самом деле мечтал уехать куда угодно, только подальше от нашего мира… И уехал…

Так вот, значит, как он впервые увидел Струну… Все знали, что это случилось в Южном, знали даже, какого числа, но вот как оно произошло… Похоже, они признавали за вождем право на тайну.

И, похоже, вождь больше не считает себя вождем.

— Он всегда начинает тормозить задолго до срока, но потом его все равно сильно встряхивает, когда останавливается.

Нас сильно встряхнуло. Кабина замерла, и где-то там, в пустоте, где плавают чьи-то горящие взгляды, лязгнул старый и больной механизм.

— Костя, — сказал Максим Павлович. — Я верю — ты справишься. Больше мне уже не во что верить.

Я кивнул.

— Да, Главный Хранитель. Справлюсь.

7

Поначалу мне показалось, что будет холодно. Степь, уходившая к едва различимому горизонту, содрогалась от ветра. Травы гнулись почти до земли. Не было ни намека на солнце. Здесь, наверно, его никогда не бывает. Только серый полумрак облаков. Кончается серый день, начинаются серые сумерки…

Я поежился, предвкушая очередной порыв ветра — но так ничего и не дождался. Было тихо и, как ни странно, тепло, словно вся эта осень не имела ни малейшего отношения к нашему прежнему миру, где сентябрь уже стучится в двери. Тут природа жила по совсем иным законам… если вообще слова «природа» и «закон» сохранили здесь хоть малейший смысл.

— Нам нужно пройти вперед, — пояснил Флейтист. — Да что я тебе говорю, ты и сам все прекрасно знаешь.

Нет, я не знал. Люди мы тут неместные…

Тонкая колонна, прошившая собой небо, высилась где-то слева, дожидаясь нас с Флейтистом. Чем-то она напоминала иглу Останкинской телебашни, и мне казалось, что сквозь тихий шелест трав я слышу Ее, Она зовет меня. Я даже не знаю — какая она вблизи. Понятия не имею…

Флейтист молча шел рядом. Он как-то вдруг сразу состарился, но старался при том выглядеть бодрым и деловитым, точно направлялся к своему шкафчику, показать мне пару новых моделек.