Книга Полет Ворона - Дмитрий Вересов

— С тобой на пару мы покорим весь мир! — воскликнул Шеров. — Теперь давай немного подредактируем текст и…

— У-же! — сказала Таня, качая головой.

— Что? — не понял Шеров.

— Звоночек уже имел место.

— Зачем же ты сама? Он ведь мог узнать тебя по голосу.

— А кто сказал, что я сама? Архимеда, попросила.

— Отсюда?

— Зачем отсюда? Снабдила двушками и отправила к автомату на углу…

Через полчаса Шеров вошел в гостиную, где Таня, лежа на диване, смотрела по видику какой-то боевик с мордобоем.

— Интересно? — спросил он.

— Не-а, — ответила Таня, посмотрела на него и ахнула. Он был одет в драный ватник, из-под которого выглядывала тельняшка.

— Ты что, Папик?

— Да вот, тряхнуть стариной захотелось, — смущенно сказал он и протянул ей байковые бабские панталоны.

После сеанса, завершившегося усталыми и недолгими аплодисментами, киношников вывели через боковой вход. Таня не стала дожидаться назначенного ей автомобиля, а пешком прошла через ворота и очутилась на Красной Площади. По пути никто не остановил ее — видимо, охрана интересовалась только входящими.

Сразу же за коротким мостиком ее обнял и, подняв с земли, закружил Никита.

— Ну что, комиссарша, как оно?

— Волнительно, — усмехнулась она. — Но с чувством глубокого удовлетворения.

Никита подозрительно глянул на нее.

— И с кем же ты успела столь глубоко удовлетвориться? Неужто с «сосисками сраными»?

— Нет, Лелика не было. Зато присутствовали все прочие члены.

— Ну, и как члены?

— Члены как члены. Твой куда интереснее.

— Еще бы. Угощений и раздачи слонов, как я понимаю, не было?

— Перенесли на завтра. В Дом Актера. Кстати, я тебя приглашаю.

— Спасибо. Ответное приглашение принято.

— Как это — «ответное»?

— Сегодня же я тебя приглашаю. Ты что, забыла?

— Ой! Точно, забыла. Слушай, а может, отложим? Поздно уже, я устала, проголодалась…

— Не отложим, — решительно сказал Никита. — Колесница ждет, горячее стынет, холодное тает.

— А куда мы?

— Для начала — в переулочек за ГУМом. Ближе поставить негде было.

Езда по зимнему ночному шоссе обошлась без приключений. Никита вел осторожно, объезжая заносы и блестящую в свете фонарей наледь. Таня сидела рядом, поджав ноги, и смотрела в ночную даль. Автомагнитола оглашала салон сладкими мелодиями Демиса Руссоса.

— Долго еще? — потягиваясь, спросила Таня, — Есть хочу, спать хочу.

— Нет, — напряженно ответил Никита. — Потерпи. Скоро и поешь, и отоспишься вволю.

— А зачем было тащиться в такую даль?

— Потому что мне так надо. Особое событие требует особой обстановки.

— Какое еще особое событие? — спросила Таня.

— На месте узнаешь, — сказал Никита и замолчал. Оставалось только догадываться. Впрочем, кое-какие соображения у Тани на этот счет были. Любитель эффектных сцен и интерьеров явно не случайно вез ее в даль, хоть, может, и не светлую, но все же… Неужели решился наконец? Ну что ж, Татьяна Захаржевская — звучит совсем неплохо. Хотя для экрана придется оставить прежнюю фамилию — уже как псевдоним. Да… С другой стороны, а не размечталась ли она понапрасну? Не исключено, что путешествие это закончится дачной пьянкой в компании московских папенькиных сынков, а особое событие окажется вручением очередного эпохального сценария или дегустацией нового вида подкурки, к которой Никита безуспешно приучал ее. К табаку, правда, приохотил, но больше — ни-ни… Да, лучше настроиться именно на такой вариант: если не хочешь разочарований, не надо очаровываться.

— Приехали, — сказал Никита, остановив машину возле ворот в высоком кирпичном заборе. — Пше прашем бардзо… Ты пока подыши, а я тачку в гараж отгоню, тут недалеко, и вернусь.

Таня вышла, с удовольствием размяла ноги, вдохнула полной грудью свежий полуоттепельный воздух, осмотрелась. Благодать! Прямая как стрела, освещенная редкими фонарями белая, безмолвная улица, по бокам — затейливые заборчики, над которыми нависают присыпанные мягким серебристым снежком еловые ветки. А дышится как! Особенно после города — загазованного, людного и потного, суетливого и суетного. Всюду тишина, и по ту сторону забора тоже. Стало быть, вариант с компанией золотой молодежи отпадает. Хотелось бы надеяться. Сегодня она уже некоммуникабельная. Никому-никому. Только Никите. Ему-то она всегда кабельная!

Усмехнувшись бородатой шуточке, она достала из сумочки сигареты и блаженно затянулась.

Через пару минут незаметно подошел Никита. Она даже вздрогнула, услышав совсем рядом его нарочито грубый голос:

— Балдеешь, падла?

— Господи, ну и шуточки у тебя! Так и в обморок грохнуться недолго.

— Погоди грохаться. Этот номер у нас во втором отделении.

Он отпер ворота, широко распахнул их и, сделав шажок в сторону, поклонился:

— Прошу вас, мадам!

Она ответила реверансом и гордо ступила в распахнутые ворота.

Прямая расчищенная дорожка вела к сверкающему разноцветными окнами чудо-домику, двухэтажному, обшитому золотистыми ровными досочками. Над высоким крыльцом призывно горел висячий фигурный фонарь.

— Что за черт?! — услышала она за спиной и удивленно обернулась. Никита широкими шагами догонял ее. Лицо его было встревоженным.

— Что случилось? — спросила она. Сердце екнуло от дурного предчувствия.

— Я же вроде тут электричество погасил везде. Только фонарь оставил… Или все-таки забыл…

Он, уже не обращая на нее внимания, стремительно Зашагал к дому. Она еле поспевала за ним.

— Ну, если Танька-сука решила мне подлянку устроить… — бормотал он на ходу.

— Никита, постой, я не…

Она не успела договорить. Никита одним прыжком взмыл на крыльцо, рванул на себя незапертую дверь и исчез в доме. Таня побежала следом за ним.

На паркете красивой, обшитой темным деревом прихожей, посреди толстых осколков, видимо, зеркала валялась сорванная с петель резная вешалка. Хозяйственный шкаф был распахнут настежь, все находящиеся в нем банки и пакеты были опрокинуты, разбиты, распороты.

С потолка на стены непристойно сползала большая фиолетовая клякса.

Вонь была нестерпимая — несло керосином, фекалиями, краской, скипидаром, дихлофосом и еще непонятно чем. Пробивавшийся сквозь миазмы слабый аромат цветов и яств придавал запаху особенную омерзительность. Зажав нос, Таня вслед за Никитой шагнула из прихожей в гостиную.

Здесь царил полный разгром — не просто варварский, а глумливый, извращенный. Кресла и диваны располосованы ножом, со шкафов сорваны двери, ковер усыпан осколками стекла. Все, что не было сломано, оказалось залито, затоптано, загажено. И лишь безупречно сервированный на двоих овальный стол и высокая люстра остались нетронутыми. Впрочем, приблизившись к Никите, застывшему возле стола, Таня, с трудом удерживая рвоту, увидела, что каждое блюдо на столе аккуратно посыпано хозяйственными и садовыми химикатами, окроплено керосином, скипидаром, санитарной жидкостью или попросту мочой. Посреди стола на пустом блюде возвышалась кучка экскрементов, в которую было воткнуто золотое кольцо камнем наружу и две алые розы. На белоснежной поверхности торта было коряво выведено: «Х… вам!», вдоль бороздок надписи тянулись коричневые полоски — видимо, перед тем как оставить свой автограф, автор обмазал палец тем, в чем торчало кольцо.