Книга Piccola Сицилия - Даниэль Шпек

– Вы пытаетесь стать меньше, чем вы есть, Мори́с.

И, не сказав больше ни слова, она взяла пальто и ушла. Мориц пребывал в странном состоянии – будто через его каморку пронесся ураган. Вся его тренированная глухота исчезла, уступив место сбивающей с ног уверенности: он любит ее. Но что толку от любви, которой отказано в жизни?

Он должен был найти выход из своей невидимости.

* * *

На следующее утро Мориц отправился к Сильветте. Он не мог допустить, чтобы Ясмина страдала. Его переполняла ярость, какой он никогда не испытывал, такая неукротимая и мощная, что его плащ невидимки того и гляди мог взорваться. Кабриолета Леона у виллы не было. Эвкалипты шумели на холодном осеннем ветру. Мориц поднялся к двери. Взялся за тяжелое железное кольцо и постучал. Сильветта, должно быть, заметила его из окна, потому что не удивилась, открыв дверь.

– Мори́с. Вы? Здесь?

На ней было прозрачное белье, поверх – пеньюар, который она запахнула.

– Добрый день, мадам. Можно войти?

Сильветта открыла дверь чуть пошире, удостоверилась, что никто из соседей не видит, и отступила в сторону, впуская Морица.

– Если бы Леон знал, что вы придете…

– Пожалуйста, уделите мне минуту, мадам, и я тотчас уйду.

И тут, прямо посреди салона Сильветты, которая даже не предложила ему сесть, он почувствовал себя ужасно… видимым. Искусство невидимости держалось на том, чтобы изгнать все желания, кроме одного – исчезнуть. От людей ему было нужно одного – чтобы они его не замечали. Но если ты желаешь чего-то еще, тебе нужно выйти, нужно показаться.

– Что случилось, Мори́с? Вам плохо?

– Нет, нет, я… – В горле у него пересохло. Он откашлялся. – Я хотел бы вас попросить кое о чем.

– Да?

– То, что вы сказали Ясмине. Я знаю, что это неправда.

Лицо Сильветты обратилось в маску ожесточенности.

– Это ее очень ранило. Пожалуйста, скажите ей, что это неправда.

Губы Сильветты растянулись в насмешливой улыбке, глаза остались холодными. Мраморный сфинкс.

– Вы влюблены в Ясмину!

Мориц пытался отыскать слова возражения, спрятать в защитный панцирь чувства, которые не должен был никто видеть.

– Вы были со мной нелюбезны, Мори́с, – произнесла Сильветта. – И если я захочу, вы завтра же окажетесь в британской тюрьме. Но я никогда не поступлю так – из-за Виктора. Вам не понять, что он значит для меня. Он меня распознал. Он поверил в меня. Он вселил в меня мужество!

В ее глазах что-то вспыхнуло и тут же снова погасло.

– Вечером накануне своего исчезновения он приходил ко мне, пока Леон праздновал его возвращение в доме Сарфати. – Она хмыкнула. – Мы любили друг друга. Женщина чувствует, хочет мужчина ее тела или его притягивает ее душа.

Мориц вспомнил, как Виктор вернулся домой пьяный. И какого черта она распинается о душе и о любви?

– Ясмину и Виктора разделяю вовсе не я. И не табу. Он просто ее не любит. C’est tout.

– Почем вам это знать?

– А вам он не рассказывал?

– Нет.

Она искала в его глазах растерянность, страх. Но он выдержал ее взгляд.

– Скажите мне только, Мори́с… Ребенок Ясмины – ваш?

– Нет.

– Вы лжете, Мори́с. Все об этом догадываются. Все судачат. Вы появились тогда же, когда она забеременела.

– Нет. Мне ли не знать.

Его спокойствие сбило Сильветту с толку.

– Ах, откуда же такая уверенность? Вы знаете, кто отец?

– Да. – В то же мгновение он пожалел об этом. Но слова что пули. Нажал на спуск – и назад уже не вернешь.

Сильветта уставилась на него. Челюсть у нее начала подрагивать. Она отвернулась в поисках опоры.

– Отец – он?

– Нет, – быстро ответил Мориц. Слишком поспешно.

Сильветта добрела до дивана, оперлась о спинку, села.

– Вы не умеете врать, Мори́с.

Мориц увидел, как в ней все рушится. У него перехватило горло.

– У вас слишком мягкое сердце.

– Я…

– Au revoir, Мори́с, – сказала она тихо, но твердо.

– Мадам, вы не можете…

– Подите прочь! – крикнула она так резко, что у Морица кровь застыла в жилах.

– Я вас прошу…

Сильветта встала и вытолкала его за дверь. Без гнева, но ненавидяще. Начни он сопротивляться, она бы подняла крик, на который сбежались бы соседи. И никто бы ему не поверил. Ему бы пришел конец. Дверь выплюнула его и с шумом захлопнулась. Он знал, что никогда больше не переступит порог этого дома.

* * *

Мориц пошатывался, словно контуженный. Как он мог быть настолько глуп, что добровольно пошел в логово змеи? Как он мог надеяться, что сможет все уладить? Вместо этого он сделал все только хуже. Ему не следовало вмешиваться в жизнь других людей, не надо было снимать плащ безразличия. И тогда бы он давно уже был среди своих, не запутался бы в дебрях чужеземцев и в их вранье. Когда он мог прятаться за камерой, он никому не лгал. Конечно, отснятые кадры были ложью, но в этом не было ничего личного. Необходимость лжи возникла, лишь когда он пожалел другого человека, выступил из тени и обозначил свою позицию. И только потому, что его сердце билось для Ясмины, он подставил Сильветте лоб, вместо того чтобы дать делу идти своим ходом. Вступаясь за кого-то в коррумпированном мире, ты вынужден врать ради него. И ложь подставляет тебя под удар так же, как и правда. Единственный путь избежать этого – ни за кого и ни за что не вступаться. Но через этот порог он давно перешагнул, слишком глубоко погряз во лжи других, чтобы выбраться оттуда. И Сильветта права: у него слишком мягкое сердце. Она видела его ложь насквозь, потому что лжец из него был никудышный. Только у бесчувственных все получается.

Что же теперь предпримет Сильветта, зная столь сокрушительную правду? Как далеко она зайдет, чтобы удержать Виктора? Или она бросит его наконец?

Но гораздо сильнее пугала его не Сильветта, а то, что ему придется врать Ясмине. Нельзя допустить, чтобы она узнала, что это он выдал ее тайну. Ее злейшему врагу. Она никогда ему такого не простит.

Но Ясмина, похоже, уже почуяла неладное, как звери чуют землетрясение задолго до его начала.

* * *

Ясмина его избегала. Мориц тайком шел за Ясминой до рынка, сам не свой от лихорадочного беспокойства. Он хотел ее предостеречь, но не знал, как сделать это, не раскрыв своего предательства. Она толкала перед собой коляску с Жоэль. Мориц обогнал ее и притворился, будто они встретились случайно. Его окатило беспримесной радостью. И тем больнее задела ее холодность. Ясмина делала вид, будто их последней встречи не было. Почему она замкнулась именно сейчас, когда он выступил из своей невидимости? Может, она не хочет, чтобы их видели вместе? Или он только навоображал, будто она чувствует то же, что и он?