Книга Жюльетта. Том II - Маркиз Де Сад

— Я абсолютно согласна с вами обеими, — заговорилаОлимпия, — и надеюсь, вы не принимаете меня за одну из тех умственнонеполноценных истеричек, чье мнение о мужчине зависит от его готовности из-закакого-нибудь пустяка встать на угол дуэльной площадки и строить из себяпрезренного гладиатора. Я презираю таких бравых и воинственных идиотов.Воинственностью можно восхищаться в мужлане или в солдате, годных только на то,чтобы целыми днями ходить с окровавленной физиономией. Но чтобы человек сположением и средствами… чтобы он оставил свой уют, свои любимые занятия ивручил свою жизнь в руки громиле, не имеющему иных талантов, кроме как резатьглотки людям, который оскорбил его. Поистине достоин презрения человек,принимающий вызов на дуэль. Вот именно, презрения: существует что-то низкое втом, чтобы предоставлять другим право распорядиться вашей жизнью и рисковать,ради минутной прихоти, всеми талантами и милостями, которыми одарила васПрирода. Пора оставить эту сомнительную честь бродячим рыцарям прошлых веков:не для того рождается одаренный человек, чтобы превращаться в вульгарногогладиатора, а для того, чтобы оценить и поощрять искусства, наслаждаться ими,служить отечеству, когда придет срок, и только ради отечества проливать ??ровь,которая течет в его жилах. Когда такой человек имеет врага, стоящего ниже его,он может его просто убить, и Природа не дала нам иного средства избавиться отопасной обузы; если его оскорбил равный ему, пусть оба предстанут передснисходительным судом, предъявят каждый свои претензии, и суд решит их спор:между приличными людьми не возникает разногласий, которые нельзя устранитьполюбовно; неправый должен уступить — таков закон. Но кровь… проливать кровьиз-за неосторожного замечания, ревности, шутки, упрека или даже из-за ссоры —это чистейший анахронизм. Дуэль не существовала до тех пор, пока кодекс честине заменил принципы мести; только когда люди стали цивилизованными, дуэль былапринята обществом. Природа и не думала вкладывать в человеческое сердце желаниемстить с риском для собственной жизни, так как нет ничего мудрого иестественного в том, чтобы подставлять себя второму удару по той лишь причине,что вы получили первый. Однако очень справедливо и разумно смыть оскорблениекровью обидчика, не рискуя пролить собственную, если обидчик ниже вас, илидобиться мирного решения, если он равен вам по положению. И не стоит слушатьженщин; они ждут от мужчины не храбрости, а случая потешить свою гордыню ииметь возможность рассказывать направо и налево, что, мол, такой-то субъектдрался на дуэли ради их прелестей. Законы не в состоянии искоренить этотгнусный обычай, ибо закон порождает недовольство, противодействие и обиду.Только всеобщее осмеяние может похоронить его. Все женщины должны закрыть дверьперед дуэлянтом, должны пренебрегать им, высмеивать его, чтобы на негопоказывали пальцем и говорили: «Вот идет глупец, низкий и малодушный глупец; онвзял на себя мерзкую роль наемного головореза, вообразив, будто неосторожныеслова, которые уносит ветер и которые забываются минуту спустя, стоятчеловеческой жизни, что дается один раз. Бегите от него — он сумасшедший».

— Олимпия права, — сказала Клервиль, — этотпрезренный предрассудок можно истребить только таким путем. Кое-кто можетвозразить, что воинская доблесть исчезнет в сердце мужчины, если это случится.Ну что ж, вполне возможно, но я утверждаю, что доблесть — это достоинстводураков и не имеет никакой ценности: я не встречала ни одного умного средихрабрых людей. Цезарь был великим человеком — никто в этом несомневается, — но боялся собственной тени; Фридрих Прусский имел разум имногие таланты, но у него тряслись поджилки, когда наступало время идти в бой.Словом, все известные мужи были трусами; даже римляне почитали страх ивоздвигали ему алтари. Страх — часть Природы, он порождается извечной заботой оличной безопасности, то есть чувством самосохранения; ни одно чувство незаложено так глубоко в нашей душе той первопричиной, которая всем нам далажизнь. Осуждать человека за то, что он боится опасности, — то же самое,что ненавидеть его за любовь к жизни. Со своей стороны я хочу заявить, чтовсегда питала и буду питать глубочайшее уважение к тому, кто страшится смерти,ибо такой человек обладает умом, воображением и способностью наслаждаться. Втот день, когда весь Париж клеймил позором знаменитого Ла Люцерна за то, что онисподтишка убил своего соперника, я захотела отдаться ему; я мало встречала стольприятных мужчин, и, пожалуй, ни один из них не отличался такимвысокоорганизованным умом.

— Недаром говорится, — вставила я, — что чемвыше человек поднимается над предрассудком, тем он делается умнее; тот же, ктозаперт в клетке своих моральных принципов, всегда бесплодных и нелепых,останется таким же скучным, как и его максимы; нам, с нашим воображением,нечего делать в обществе такого моралиста.

Через несколько дней здоровье Сбригани заметно поправилось,и Клервиль сообщила мне:

— Он сегодня уже совокупился со мной. Я только чтощупала его пульс и уверяю тебя, что наш друг в добром здравии; лучший признакздоровья — торчащий член, и я до сих пор вся мокрая от его спермы… Кстати,скажи мне, Жюльетта, — странным тоном продолжала эта непостижимая женщина, —правда ли, что ты сильно привязана к этому человеку?

— Он оказал мне большие услуги.

— Он только исполнял свой долг и получал за это деньги.Кажется, твоя душа начинает открываться для могучего чувства благодарности?

— Нисколько, клянусь честью.

— Ну хорошо, поживем — увидим. Я хочу сказать, что ненравится мне этот Сбригани; более того — я ему не доверяю. Когда-нибудь этотчеловек ограбит нас.

— Скажи прямо, что он тебе надоел, потому что доставилтебе большое удовольствие в постели, ведь ты терпеть не можешь мужчину послетого, как он кончил в твоем влагалище.

— Этот субъект всегда сношал меня только в зад, вотвзгляни — из меня до сих пор вытекают его соки.

— К чему же все-таки ты клонишь, дорогая?

— К тому, что пора избавиться от этого нахала.

— Ты забыла, что он из-за нас смотрел в лицо смерти?

— Ни о чем я не забыла, и это еще одна причина, чтобы япрезирала его, так как такой поступок говорит о его глупости.

— И все же, что ты собираешься с ним сделать?

— Завтра он примет последнюю ложечку лекарства, апослезавтра мы его похороним.

— А у тебя что-нибудь осталось из тех замечательныхснадобий, которые мы когда-то купили у мадам Дюран?

— Чуточку того, чуточку другого… И я очень хочу, чтобытвой Сбригани попробовал их.

— Ах, Клервиль, с годами ты не исправляться, ты,видимо, всегда останешься отъявленной ведьмой. Но что скажет сестрица Олимпия?

— Пусть говорит, что хочет. Если меня подмываетсовершить преступление, в моем сердце нет заботы о репутации.