Книга Пасынки фортуны - Эльмира Нетесова

Дяде за откол. Однажды его остановили у столовой. Оттеснили за угол. И там… К горлу уже был поставлен нож. Направлявшую его руку Аслан едва удерживал. А тут медвежатник вовремя появился. Ребром ладони едва шейные позвонки кенту не переломал. Подоспевшие из бригады Дяди мужики так остальных отделали, что те своими ногами уйти уже не смогли. Еле уволокли их по баракам сявки, по пути уговаривая не трогать Дядю, не задевать их бугра. Знала бригада: не вступись они сегодня за Аслана — завтра им самим не сдобровать…

Со временем дела веселее пошли. Росли стены больницы. Вот уже и окна появились. Хирург Скворцов иногда и сам приходил. Смотрел. Уходил довольный. А мужчины настырно работали на пятидесятиградусном морозе. Каждого свое грело. И всех одно — зачеты. Ведь впереди светило каждому — выйти раньше. Может, удастся и по половинке…

Срывал ветер сугробы. Валил с ног. Лишь в такие дни, ругая непогодь, сидела бригада в бараке, злясь на потерянное время.

К весне построили больницу. Потом и пекарню, новую столовую, баню. Время шло незаметно. И вот… Да. Не приснилось. На свободу выходил медвежатник. Работал все ж! Получил зачеты. Теперь на волю. А куда? К кому? Ведь ни женой, ни детьми не обзавелся загодя. А сейчас поздно. И сидит старик на нарах, сгорбившись. Ему бы радоваться, а он плачет, ухватив себя за седую бороду. Кругом свои, не осудят. Поймут или нет, это уже другое дело. Ему оттого не легче. Куда идти? Когда-то он посмеялся б над таким вопросом. Но тогда он был молод и силен. А теперь? Кому нужен? Эх, судьба проклятая, одаривала щедрыми деньгами на буйную радость. И ни копейки на покой не оставила. Ни полушки ума к старости. А та все ж пришла. Как когда-то придет и смерть. А, может, она уже совсем близко? Рядом? Уж не она ли его приютит?

И побрел старик на свободу, не видя земли под ногами. Что-то мужики говорили ему, провожая до ворот. Как-никак два года вместе, в одной зоне… Вот и ворота. Иди, старик! Теперь ты свободен, как птица! И вышел… Прошел, сутулясь, несколько шагов. Дрожащей рукой машет. На радость, как и на жизнь, не осталось сил.

— Проща-а-ай-те! — проскрипел он знакомо.

— Прощай, старик! Держись! До встречи! — кричал Аслан.

До встречи? Где? При жизни уже не доведется. И обхватил руками голову бывший медвежатник. Шел по дороге. Заплетаются ноги-сучки. Старым птенцом неуверенно по сторонам оглядывается. Что ищет? Прошлое? Его нет! Смерть? Она сама каждого находит.

Свистел в уши нахальный ветер. Все такой же, как и тогда, в дни его молодости. Только ветер не старится и не умирает. Вот и теперь задрал полы пальто, как с мальчишкой играет и поет в самые уши:

— Иди, и-и-ди…

Дядя долго не решался писать домой, жене и детям. Все ждал, что они сами о нем вспомнят. Но нет. Ни одной весточки от них не пришло. Дядя ждал. Ждал под занудливыми дождями в продрогшем бараке. Ждал в лютые морозы нескончаемыми зимами. И когда в зону приходила почта, Аслан волновался. Может, и ему письмо есть? Но его не было. Зимою ветры, а с весны до осени жужжало в уши комарье:

— Ж-ж-д-ди…

Ждать… Ну, а кого? Ведь для жены он не просто вор, а конченый человек, так говорила ей родня. Может, им и удалось убедить ее? Может, вышла замуж и живет счастливо, давно забыв Аслана? А дети? Тоже? Не может быть! Не верится Дяде. Но сомнения… От них ни в каком бараке не спрятаться… Решился, написал домой. Ответа не получил. И, как ни странно, немного легче стало. Повод для обиды появился. Ведь в письме он хотел порадовать, написал, что ноги у него здоровы.

И больше не болят… Ан, выходит, даже такая его радость давно стала для них чужою.

Но обиды ненадолго хватило. Пытался забыться в работе. Это удавалось лишь ненадолго. А потом тоска по семье одолевала с новой силой. Нет писем. Значит, не нужен. Забыт…

Но однажды, уже на четвертом году, письмо пришло. От сына. Старшего. Он писал: «Мы думали, ты что-то понял. Ждали, что вернешься домой человеком. А ты?! Проявил заботу о нас: прислал кентов. Да как ты посмел?! Так знай, мы выставили твоих друзей. Пусть ищут себе помощников в другом месте. Я не пойду воровать! И ни твои советы через кентов, ни их угрозы расправиться с нами, не заставят меня жить по-твоему. Мы ждали отца. Но не вора. Жаль, что ошиблись в тебе. Можешь не возвращаться к нам. И так достаточно пережито. Умерла мать. Ее ты потерял. Нет у тебя и нас…» Аслан много курил в ту ночь. Не спалось. Значит, наведались. Конечно, Шеф. Кто же еще? Он! Его методы. Грозил расправой сыновьям! С него не хватило Аслана. Хотел и ребят втянуть в «малину». Да как! По совету отца! Ну и негодяй! Но почему Алим не остановил? Хотя кто он для Шефа? Да и ему, Аслану, ничего не пишет этот племянник. Опять же, может, уже попался? Может, сидит? А, возможно, пришил его Шеф? Мальчишка-то был с характером. Но нет… Ведь случай с ним, с Дядей, должен был образумить. Хотя… Завяз он в «малине». Оттуда ему уже не вырваться.

В эту ночь до самого рассвета писал Аслан письмо домой. Сыновьям. Впервые обращаясь как к взрослым. Все объяснил. И, не виня за резкое письмо, просил одного — простить за прошлое. Сказал, что порвано с ним навсегда. Просил не верить посланцам Шефа и по возможности писать ему. На следующий день письмо пошло. И Аслан отсчитывал время, стал ждать… В бригаде Дяди теперь многое изменилось. Мужики по вечерам уже не вспоминали о «малинах», о прошлых делах, кентах и барышах. Ведь деньги на счетах появились. Свои деньги. Заработанные. С каждым месяцем сумма росла. Зачеты шли. И теперь уже всяк всерьез прикидывал, что будет делать, выйдя на волю. Сначала робко начались разговоры об отколе от «малин». Первым о том заговорил бывший налетчик:

— А что, мужики, пожалуй, вернусь я к своим. В деревню. Первое время со стариками поживу. Огляжусь.

— Хм, а кенты нагрянут и хвать тебя за задницу! И скажут — либо валяй обратно в «малину», либо получай финач, — усмехнулся домушник.

— А они не знают, где мой дом. К тому ж я тоже не сучком сделанный. Мозги имею. Женюсь. А они силой не уведут.

— Что баба! Если характера нет, она не удержит. Тут самому решиться надо. Чтоб и под финачом не согласиться. Заметят, что струсил, хана будет. А если и под ножом идти откажешься к ним, еще могут оставить в покое. Перед их угрозой устоял, значит и в милиции не заложишь. А им теперь главное — спокойно жить. Чтоб не засыпаться ни на чем да чтобы свои не предали. Силой уведут — доверять опасно. Бояться станут. Подозревать. А наотрез отказался — все, могут наплевать. Но если ты их не будешь закладывать, — философствовал вор в законе с верхних нар.

— Значит, по-твоему, ему всю жизнь надо жить, поджав хвост, и никуда не высовываться? Ни хрена себе судьбина! Из дома не выйти. С одной стороны кенты, с другой лягавые. Под надзором и тех, и других? Ни жить, ни сдохнуть спокойно? Так? Да уж лучше сразу от всех отделаться! Одним махом, — рубанул Дядя.

— А как? — уставились на него воры.

— Вам советов не даю. Тут всяк по-своему. А коль самому придется, так скажу вам: если кто с кентов ко мне сунется, враз голову в зад вобью. Другие побоятся прийти с таким предложением иль угрозой.