Книга Приливы войны - Стивен Прессфилд

В тот вечер, покинув камеру Сократа, группа его товарищей пересекла Железный двор и направилась в кабинет Лисимаха, секретаря Одиннадцати. Казнь учителя должна состояться завтра. По его просьбе, яд ему подадут на закате. Секретарь показал нам чашу — простую, деревянную, с крышкой. Очевидно, будучи незакрытым, яд менял свойства. Его надо выпить сразу, одним глотком.

Палач, доктор из Браврона, находился в это время в тюрьме по другому делу. Он оказался настолько любезен что уделил время нам — мне, Критобулу, Критону, Симмию из Феб, Кебу, Эпигену, Федону из Самоса и другим. На враче был простой белый хитон, как и на всех нас. Его имя не разглашалось, и мы его никогда не видели. Он сообщил нам, что завтра облачится в официальные одежды. Он хотел нас предупредить, чтобы его вид своей неожиданностью не вызвал у нас испуга.

Нам разрешат остаться в камере Сократа до конца и забрать его тело после того, как будет, зафиксирована смерть и подписано соответствующее свидетельство. Не будет никакой «прощальной трапезы», так как желудок жертвы должен быть пуст. После полудня нельзя также пить вино, поскольку оно послужит противоядием.

Критон спросил, что нам можно будет сделать для того, чтобы облегчить кончину нашего друга. Врач ответил, что действие яда безболезненно. Постепенно будет пропадать ощущение своего тела, начиная с ног. Умирающий остаётся в сознании до самого конца. Когда действие яда достигнет середины тела, может возникнуть тошнота. После этого ускорится онемение, сопровождаемое иногда потерей сознания. Наконец перестанет биться сердце. Недостаток яда в том, что он действует не мгновенно. Часто требуется часа два. Будет лучше, если осуждённый останется неподвижным. Стимуляция может задержать действие яда, потребуется вторая доза, а то и третья.

— Он будет ощущать холод. Можете принести руно или шерстяной плащ, чтобы укрыть его.

Мы молча удалились. Я совсем забыл про Полемида — к этому времени он, без сомнения, уже признал себя виновным, — и ушёл бы, даже не вспомнив про него, если бы привратник не крикнул мне, когда мы пересекали двор, спрашивая, кто предъявил права на тело убийцы. Я вдруг испугался, что приговор уже приведён в исполнение. Мне стало не по себе. Но нет, сообщил мне чиновник, казнь Полемида состоится завтра, как и казнь Сократа.

Он примет смерть на колесе. Чиновник не мог сказать, сколько времени это займёт. Убийца умён, признался не в измене, а в «проступке». Этим он избежал позора — его тело не будет выброшено за пределы Аттики непохороненным. Тело отвезут в морг у Северной стены, где его могут забрать родственники.

— Приходил мальчик, говорит, что его сын. Если больше никого не будет, могут ли чиновники отдать тело ему?

— А что говорит сам узник?

— Говорит — спросить у тебя.

Было уже довольно темно. Я целый день провёл на ногах. И завтра отдыха тоже не предвидится. Но стало ясно, что я не мог пойти домой. Я окликнул «жаворонка» и, сунув парню монету в руку, послал его с запиской к моей жене, где сообщал, что задержусь.

Когда я вошёл в камеру Полемида, он что-то писал. Он сразу поднялся, приветливо пожал мне руку. Был ли я у Сократа? В тюрьме только и разговору, что об этом.

Я думал, что буду злиться на Полемида за то, что он заставил меня столько потрудиться, и всё впустую. К моему удивлению, случилось совсем наоборот. Стоило мне войти в камеру, как я почувствовал, что тяжесть свалилась с моих плеч. Удивительно, как убийца принимал свою судьбу. Мне стало стыдно.

— Что ты пишешь?

— Письма.

— Кому?

— Одно сыну. Другое тебе.

Слёзы брызнули у меня из глаз, рыдание вырвалось из горла. Мне пришлось спрятать лицо.

— Эй, господин, — предложил узник, — вот вино, которое мне принёс сын. Выпей.

Я подчинился.

— Позволь, я закончу письмо. Я не задержу тебя.

Продолжая писать, он спросил о Сократе. Убежит ли философ на своих двоих? Или в полночь сядет на заранее подготовленного коня? Полемид засмеялся. Никакой секрет долго не живёт в этих стенах. Полемид знал обо всех планах побега. Даже о том, что Симмий и Кеб наняли лошадей и вооружённый эскорт. Он знал, каким чиновникам дали взятку — и даже сколько именно дали. Разные информаторы уже шантажировали Критона и Менексея. Им заплатили, чтобы те молчали.

— Он не убежит, — сказал я. — Он такой же упрямый, как и ты.

— Видишь ли, мы оба философы.

Полемид сообщил, что несколько раз беседовал с Сократом, когда время их прогулок совпадало. О чём они говорили?

— В основном об Алкивиаде. И немного — о предполагаемой жизни после смерти. — Он засмеялся. — Меня уложат на «проститутку». Ты слышал?

Он узнал, что его казнят на колесе. Потом он спросил, о чём мы беседовали и кто провёл весь день с нашим учителем. Обычно я об этом не говорю, но сейчас...

— Мы говорили о законе. О соблюдении закона перед лицом смерти.

Полемид стал серьёзен.

— Я хотел бы там присутствовать.

Я смотрел, как убийца писал своё прощальное слово. Рука его не дрожала, двигалась уверенно. Иногда он останавливался, подбирая нужное слово, и невольно я поражался его сходству с Алкивиадом — таким очаровательным, когда тот говорил, запинаясь в ожидании, пока ему в голову придёт удачное выражение.

При свете лампы узник выглядел моложе своих лет. У него была узкая талия — результат многолетних физических упражнений. Нетрудно было представить себе, каким он был в Лакедемоне, полный надежд, трижды по девять лет назад. Меня поразила ирония неизбежности путей, которые привели в соседние камеры его и Сократа.

Могу ли я попросить его закончить рассказ? Имеет ли это значение? Конечно, уже не для того, чтобы построить защиту... И всё же я хотел услышать из его уст то, что осталось, — до самого конца.

— Сначала расскажи мне ты, — ответил он. — Это будет сделка. Что сказал сегодня Сократ о законе... В обмен на мой рассказ до конца.

Сначала я противился, ибо многое из того, что говорил наш учитель, было предназначено лично мне.

— Неужели ты думаешь, Ясон, что я выболтаю кому-нибудь твои секреты?

И тогда я ему всё рассказал.

Наш кружок собрался в камере Сократа. Некоторые настаивали на побеге. Я тоже был за бегство. С вооружённой охраной нашему учителю нечего бояться. Он мог добраться до любого убежища, которое мы — или его друзья в других городах — могли ему обеспечить.

По глупости я ждал от него прямого ответа. Конечно, философ не ответил прямо. Вместо этого он обратился к сыну Критона, самому молодому из нас. Тот сидел возле стены у его ног.