Книга Франция в эпоху позднего средневековья - Юрий Малинин

Содержание оплачиваемой армии, взамен феодального ополчения, и сбор экстраординарных налогов стали к последней четверти XV в. именно обычаем, который отделяла от права короля весьма зыбкая граница. И то, что после 1484 г. Генеральные штаты не созывались до 1560 г., когда их помощь потребовалась правительству для предотвращения гражданской войны, свидетельствует о том, что этот обычай стал правом.

Выделяя сугубо идеологический аспект этого вопроса, следует заметить, что к концу XV в. это право было уже достаточно широко признанным, хотя правовые представления, согласно которым «король должен жить своим доходом», т. е. за счет домена, и прибегать к экстраординарным доходам лишь с согласия сословного представительства, были весьма устойчивы. Однако они уже, как правило, не подкреплялись сознанием того, что король может обращаться за помощью лишь в строго определенных случаях и что штаты имеют право ему в ней отказать. В этом отношении показательны, вероятно, взгляды Коммина. Он считал сословное представительство «вещью священной» и утверждал, что короли должны взимать налоги лишь с согласия штатов, но не признавал за этими последними права отказа королю в помощи.

Но особо примечателен тот факт, что наиболее полную поддержку в своем праве на налогообложение монархия получила со стороны знати. На штатах 1484 г., когда депутаты третьего сословия единодушно потребовали сокращения размеров прямого поземельного налога, тальи, аристократия выступила с протестом. Ее представители заявили по поводу этого требования: «Нам ясно, что вы стремитесь чрезвычайно умалить власть короля… Вы хотите воспрепятствовать подданным платить государю столько, сколько того требуют нужды государства, и помешать им в исполнении общественных обязанностей, что противоречит праву, принятому во всех государствах. Вы желаете предписать монархии какие-то воображаемые законы и упразднить законы старые». В этой речи право короля облагать подданных налогами по своему усмотрению представлено как старое, повсеместно принятое государственное право, а требование депутатов третьего сословия — как новое измышление, посягающее на него, хотя на самом деле все обстояло едва ли не наоборот. То, что аристократия, всегда ревниво следившая за усилением монархии, в этом вопросе выступила поборницей неограниченных полномочий королевской власти, вполне понятно. Основная тяжесть налогового бремени ложилась отнюдь не на ее плечи. Более того, за счет налоговых поступлений в казну она получала пенсии и другие пожалования, и на это стоит обратить особое внимание при рассмотрении взаимоотношений аристократии и королевской власти.

При всем стремлении знати сохранить за собой свои права и привилегии, доставшиеся ей в наследство от старых феодальных времен, и сдержать рост королевской власти, ее судьбы в XV в. оказались тесно переплетенными с судьбой централизованной монархии. И прежде всего за счет того, что монархия, получившая возможность располагать значительными финансовыми средствами благодаря постоянному налогообложению, перераспределяла национальный доход в пользу дворянства, преимущественно знати. Когда штаты 1439 г. дали королю возможность облагать страну налогами по своему усмотрению, то французское дворянство согласилось с этим именно потому, что ему «были обещаны пенсии из тех денег, что собирались с его земель».

С тех пор пенсии, денежные дары, жалованье и доходы от занимаемых административных и военных должностей становились для многих все более весомым, а зачастую главным или единственным источником средств существования. Не случайно все вооруженные выступления знати, как война лиги Общественного блага (1464–1465) или так называемая Безумная война 1485 г., хотя и проходили под демагогическими лозунгами борьбы за общественное благо с целью привлечь на свою сторону широкие массы населения, в действительности подогревались стремлением как можно больше урвать от королевской казны и обычно прекращались раздачей щедрых даров и пенсий. Все это, несомненно, сказывалось на психологии и умонастроении этого высшего слоя общества, проявлявшего восприимчивость к тем проабсолютистским идеям, реализация которых представляла для него непосредственный интерес.

Таким образом аристократия постепенно инкорпорировалась в систему раннеабсолютистского государства. Это не значит, конечно, что она быстро становилась преданно-послушной. Этого добьется только Людовик XIV. Она оставалась активным и весьма беспокойным для королевской власти политическим элементом. Но ее политические выступления и акции, особенно после исчезновения крупных независимых феодальных владений, направлялись преимущественно на то, чтобы занять как можно более высокое положение при короле, дабы под сенью его власти иметь пошире доступ к важным и доходным административно-военным и придворным должностям. И далеко не последней при этом задачей было сохранить свои привилегии «прирожденных» советников короля, угрозу которым она видела со стороны набиравшего силу чиновничества, составлявшего другую фракцию правящего класса.

Наконец, стоит отметить роль прочно утвердившегося в XV в. во Франции закона о престолонаследии, так называемого Салического закона, по которому корона переходит только мужчинам, родственникам правящей династии по мужской линии. Литература XV в. полна упоминаний об этом законе, происхождению которого обычно давали легендарное объяснение, относя его появление к глубокой древности, что должно было свидетельствовать о его непреложности. Жан Жувеналь дез Юрсен, например, писал, что «когда троянцы прибыли во Францию, они ввели закон, названный Салическим, который был, таким образом, установлен до появления первого христианского короля во Франции». Как о великом благе для государства говорит об этом законе Коммин: «Господь оказал великую милость королевству Франции тем установлением… по которому дочери исключаются из числа престолонаследников». В конце XV — начале XVI в. в соответствии с этим законом корона дважды переходила к представителям боковых ветвей династии Валуа (в 1498 г. к Людовику Орлеанскому и в 1515 г. к Франциску Ангулемскому), и то, что это совершалось без каких-либо политических осложнений, говорит о том, что закон действительно был незыблем.

Его значение для ранней абсолютной монархии вполне понятно. Он не допускал избирательности королей и четко определял, кому должен перейти престол в случае, если у короля нет мужского потомства, что исключало возможность борьбы за престол, которая губительным образом отражалась па политическом развитии других стран. С другой стороны, важно отметить также и то, что в рассматриваемое время короли плохо обеспечивали себя мужским потомством, поэтому первые принцы крови (а вероятно, что и не только первые) жили в ожидании и надеждах на корону. Поэтому сколь бы они ни фрондировали против правительства, будучи душой всех оппозиционных выступлений знати, к монархической идее и к прерогативам королевской власти они все же относились с почтением, ибо в любой момент, игрою случая, сами могли стать их носителями.

Итак, говоря об итогах развития французского абсолютизма на раннем этапе, во второй половине XV в., следует еще раз подчеркнуть, что они определялись не только военно-политическими победами королевской власти над силами феодальной оппозиции. Эти победы прежде всего способствовали усилению личной власти того или иного короля, и Людовик XI добился, конечно, беспрецедентной ее полноты. Но это не влекло за собой адекватных структурных социально-политических и идеологических перемен, которые обеспечили бы сохранение такой же полноты власти при преемниках. И как в свое время наследники Филиппа IV Красивого (1285–1314) в результате феодальной реакции вынуждены были поступиться той чрезвычайно большой властью, которой пользовался их отец, так и преемники Людовика XI не могли удержаться на высоте его всесилия, поскольку в обоих случаях масштабы приобретенной монархией власти считались неправомочными. Сознание своих ущемленных прав вызывало противодействие со стороны знати, дворянства и городов, а также церкви, что и делало неустойчивыми многие временные завоевания королевской власти.