Книга Великая война без ретуши. Записки корпусного врача - Василий Кравков

Готов кувыркаться! Все мы ходим теперь именинниками. Теперь можно сказать, что «слава Богу, у нас имеется даже парламент». Полицейски-приказной режим, постыдно сгнивши, рушился. Пролилось много крови, ч[то]б[ы] раздавить эту гнусную гадину; теперь всякий из нас будет проливать кровь уже с определенным сознанием — за матушку-родину! Rex’a[874] же — Господь с ним, пусть продолжает его охранять единственный из оставленных прежних министров — Фредерикс, мы против этого ничего не имеем. Молодежь наша за обедом смело заявляла, что-де пусть он остается, пока его не повесят! Не будет теперь правительства из разбойной банды!

Немцы сегодня утром вывесили пред нашими окопами большие плакаты, гласившие: «Всех ваших министров посадили в тюрьму и повесили!» С течением времени последовательно было бы приняться за обновление нашей военной бюрократии, представляющей собой точный слепок с только что рухнувшей гражданской власти со всеми ее замашками, навыками и язвами. Вечная память и царствие небесное недавно убиенным в Петрограде, ценой своей жизни двигавшим ответственное министерство, и да благословит Бог труды нашей новой власти, принявшей на рамена свои, скрепя сердце, тяжелое бремя — из хаоса создать в короткое время порядок. Спасибо японцам, даровавшим нам Государственную] думу, немцам же спасибо — за дарование парламентаризма!

Русь-матушка демократизируется. Интересны теперь будут газеты. Интересен вообще исторический момент. Керенский — «трудовик», к[ото]рого недавно только Протопопов[875] решил привлечь к ответственности за произнесенную им речь в Государственной] думе по 102-й ст[атье] Уголовного] уложения… Керенский теперь министр!! Какой-то сон… Темные реакционные смрадные тучи должны теперь рассеяться; черви, развившиеся в загнившем государственном организме, должны подохнуть… «яко тает воск от лица огня»…

Мой милый собеседник официант Егор высказался, что-де теперь «христианам-то будет получше, а господам, пожалуй, похужей». Ночью ожидается получение из штаба армии большущего манифеста, подлежащего распубликованию; кто знает, может быть, что скомпрометированный наш теперешний «самодержец» совершит благоразумный акт, если откажется от престола. «По несоответствию» должен быть «отчислен в резерв чинов», только какого округа? Самое бы лучшее — на французский фронт! Завтра узнаем. А какой чудный момент для «самодержца» представлялся 6 декабря, если бы он добровольно «даровал» то, что принужден был даровать теперь! История бы увенчала его ореолом славы!

Отмечаю, что Николай Николаевич пользуется среди нижних чинов и офицерских (не высшего ранга!) большой популярностью. Я лично признаю в нем лишь силу воли и решительность, но никак не силу разума и стратегических талантов, как бы он ни «осенял себя крестным знамением»!

5 марта. От нервной взбудораженности вследствие свершившихся грандиозных событий плохо спал ночью; все мерещилась радостная картина: «На Святой Руси петухи поют — скоро будет день на Святой Руси!..» Хожу с припрыгиванием от радости.

До самого почти вечера ожидали получения приказа с высочайшим манифестом. «Самодержец» действительно отказался от престола… Предстоит всенародное голосование, и в Учредительном собрании установят образ правления и новые основные законы. О, Боже мой, прямо кружится голова от тех великих событий, пред лицом коих приходится теперь стоять. Боюсь смуты в том отношении, что во всеобщем, прямом, равном и тайном голосовании не может в настоящее время принимать участие та масса людей, к[ото]рая теперь на театре военных действий; создается таким образом почва для мощных агитаций с крайнего левого или правого фланга. Как красиво звучит выражение в манифесте: «…Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа!» Значит, легко может случиться, что в скором времени может быть у нас объявлена и республика?! Страшно подумать. Довольно было бы пока и одного парламентаризма!

[…] Передают, что Штюрмер, Горемыкин, Протопопов, Щегловитов[876] и многие из деятелей мрачной эпохи — кто арестован, а кто убит[877]. Офицерство во всех падежах ликующе склоняет слова «свобода» и «гражданин»… Цены будто бы на многие продукты в России уже значительно пали! Каждый теперь должен ближе чувствовать интересы своей родины [и иметь] больше готовности жертвовать собой ради только [н]ее, а не каких-то идолищ поганых. То, чего добилась теперь, наконец, исстрадавшаяся, измученная наша Русь, даже если бы и проиграна была кампания, — все же останется выше всяких побед на поле брани: лучше не владеть Константинополем, да иметь приличный образ правления, чем с Константинополем, да остаться при бухарском «самодержавии»! Земли у нас и без того много, неисчерпаемы источники природных богатств — дайте теперь только свободу жить каждому!

Немцы сегодня утром выставили новый плакат: «Царь отставлен…» Третий день не получаем ни московских, ни петроград[ских] газет; «Киевская» же «мысль» второй день (1-го и 2-го числа) выходит на полулисте тощего содержания.

Мне жаль Николашу[878] как частное лицо, но как лицу, облеченному дискреционным, ответственным «noblesse…»[879], ему теперь бы подобало занять место рядом с Сухомлиновым и проч. государственными изменниками — с его супругой! Сколько за его царствование погублено было жизней лучших людей земли русской!! Будет актом большой справедливости, если бы их постигла судьба Людовика и Марии-Антуанетты[880]! Им слишком много было дано, ч[то]б[ы] многое с них и взыскать.

6 марта. Плохо спал… Чувствую себя живущим в какой-то фантасмагории всего совершающегося теперь в России. Вышло так неожиданно гладко, операция отсечения гангренозного нароста — разыграна, по-видимому, к[а]к по клавишам на рояле… Хвала и честь нашим народным избранникам! Мы теперь как будто вылезли из говенной ямы, повымылись и надели чистенькое белье. Созданная обстановка позволяет каждому сладко чувствовать себя — граж-да-ни-ном! К сожалению, еще очень и очень многие не понимают в полном объеме драгоценного значения этого золотого слова: слишком уж еще глубоко въелась в их организм эта смрадная, смердящая протрава свергнутого режима. Россия теперь сделалась для меня вдвойне дорогим отечеством, не хочу я теперь экспатриироваться; теперь я искренне и от всей души желаю ей всяких побед и одолений над германцами, и буду в этом видеть торжество демократизма над абсолютизмом. С нами Бог! Самый могучий и страшный внутренний враг России сражен, остается — лишь внешний; борьба значительно облегчилась. Ура! Каким-то кошмаром представляется картина проклятого прошлого, это — история многодесятилетней войны русского народа и общества с «императорским» правительством и всей царской бандой, чувствовавшими себя экстерриториальными, самовластными чего-их-нога-хочет расправителями-мародерами над несчастной страной. Говорят, что в числе властной сволочи арестован и смиренный каверзник Питирим… Арестованы будто бы вся жандармерия и полиция… «Охранные» дела сожжены… Теперь против германцев можно сорганизовать могучую ударную группу человек эдак в 200–300 тысяч из оставшихся для внутренней России в ненадобности всяких урядников, стражников, полициантов, охранников, жандармерии. Не будет теперь в России «крамольников»; разве только поползет придавленная теперь гидра черносотенников, да и она, пожалуй, увидевши, что ей некому теперь служить, — сгинет, Бог даст, естественной смертью. Ура! Ура! Ура!