Книга Лермонтов - Алла Марченко

Показания не понравились господину де Баранту, он потребовал новой дуэли. Лермонтов вынужден был пригласить Эрнеста де Баранта на арсенальную гауптвахту – для объяснений. Произошло это 22 марта 1840 года, в восемь часов вечера, а рано утром Барант-сын отбыл в Париж. Судя по тому, что Барант-отец накануне обращался к министру иностранных дел с просьбой выдать Эрнесту выездной паспорт, стреляться французский петушок не собирался и разговоры о повторном поединке были лишь хорошей миной при плохой игре.

Эрнест де Барант уехал, а дело о дуэли продолжалось. Впрочем, напоминаю, так вяло, что и родные, и друзья, и литературная общественность, включая редакционный коллектив «Отечественных записок», с облегчением решили: и Лермонтова всего лишь переведут для приличия в какой-нибудь из близлежащих кавалерийских полков, скажем в тот же Гродненский. Поволынят полгода-год, да и выгонят в отставку, как-никак, а скоро двадцать семь – возраст для гвардейского поручика «пенсионный». И вдруг что-то случилось… 22 марта Е.А.Верещагина осторожно, без подробностей сообщает дочери, что дело Миши Лермонтова пошло хуже. Дескать, сам все испортил, с большого ума делает глупости.

Делает глупости? Единственная общеизвестная глупость, которую позволил себе Михаил Юрьевич, – не разрешенное уставом объяснение с де Барантом. Но оно произошло в тот же день, причем вечером, и госпожа Верещагина еще об этом не знает. К тому же это ответный ход, как и сама дуэль, следовательно, всего лишь дисциплинарное нарушение. Николай Павлович Романов болезненно реагирует на любые отклонения от уставного поведения. Однако дело о дуэли новоиспеченного поручика лейб-гвардии Гусарского полка не в ведении императора. Гвардией командует младший брат царя – Михаил. Рассвирепев, великий князь способен отправить на гауптвахту даже за такую мелочь, как слишком короткая сабля. Вот только в преддуэльные месяцы за Лермонтовым подобных шалостей не замечено. Он уже дает показания командиру полка, а великий князь объявляет ему высочайшее поощрение (5 марта 1840 г.).

Ну а кроме того, «экспликация с молодым Барантом» не такая новость, о которой можно посудачить только с глазу на глаз, а не по казенной почте. Ее письменно обсуждают и князь Вяземский, и Белинский, и вообще – весь Петербург.

Рассказывая в письме к Александру Дюма историю второй ссылки Лермонтова, Евдокия Ростопчина утверждает: «Спор о смерти Пушкина был причиной столкновения между ним и г. де Барантом, сыном французского посланника. Последствием спора была дуэль».

Не поверив графине Ростопчиной, лермонтоведы стали искать более веские основания новой немилости и нового изгнания.

Согласно версии Э.Г.Герштейн, Лермонтова сослали за участие в кружке 16-ти, дуэль же, по ее мнению, была лишь официальным поводом изгнания.

«Это общество, – вспоминает один из его членов, Ксаверий Браницкий, сослуживец Лермонтова по лейб-гвардии Гусарскому полку, – составилось частью из университетской молодежи, частью из кавказских офицеров. Каждую ночь, возвращаясь из театра или бала, они собирались то у одного, то у другого. Там после скромного ужина, куря свои сигары, они рассказывали друг другу о событиях дня, болтали обо всем и все обсуждали с полнейшей непринужденностью и свободой, как будто бы III Отделения собственной его императорского величества канцелярии вовсе и не существовало: до того они были уверены в скромности всех членов общества».

Никакой политической программы члены кружка 16-ти не имели, но если бы Николаю донесли о существовании подобного общества, он наверняка поступил бы именно так, как предполагает Герштейн: разорил бы гнездо коллективного инакомыслия. Уже потому хотя бы, что оно было «слеплено» на ненавистный императору французский манер – по образцу собраний интеллектуалов, поставивших себя выше закона (знаменитые «Тринадцать», описанные Бальзаком в «Утраченных иллюзиях»).

Однако – и это убедительно доказал И.Л.Андроников – ни император, ни его жандармерия о полуночных бдениях молодых интеллектуалов так и не узнали.

Тогда Герштейн, а за ней и С.А.Андреев-Кривич высказали предположение, что вмешательство в дело Лермонтова самого Николая каким-то образом связано со стихотворением «Как часто пестрою толпою окружен…», которое кто-то из недоброжелателей Михаила Юрьевича подсунул царю. Сам он наверняка по собственному почину «Отечественные записки» не читал. Оставим за недостатком места выяснение этого щекотливого вопроса (я-то убеждена, что сделал это граф Владимир Соллогуб) и попробуем сообразить, что же именно могло рассердить Николая в этих, с виду невинных, новогодних стихах. А раздражение было налицо: Лермонтова не просто отправили на Кавказ – его, профессионального кавалериста, выписали тем же чином в Тенгинский пехотный полк.

Впрочем, Америки ни Герштейн, ни Андреев-Кривич не открыли. Уже первый биограф Лермонтова, П.Висковатов, предположил, что неудовольствие и императора, и императорского семейства вызвало стихотворение «Как часто пестрою толпою окружен…», опубликованное в первой за 1840 год книжке «Отечественных записок» со странной пометой: 1-е января. Если читать текст, не обращая на нее внимания, реакцию царствующего дома понять невозможно, ведь речь идет о банальном увеселении, каких в Петербурге в пору зимних праздников не счесть. Опустив нейтральные сельские эпизоды, напомню городские:

Как часто пестрою толпою окружен,Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,При шуме музыки и пляски,При диком шепоте затравленных речейМелькают образы бездушные людей,Приличьем стянутые маски,

Когда касаются холодных рук моихС небрежной смелостью красавиц городскихДавно бестрепетные руки………О, как мне хочется смутить веселость ихИ дерзко бросить им в глаза железный стих,Облитый горечью и злостью!..

Версия, идущая от Ивана Тургенева (на новогоднем маскараде в Дворянском собрании Лермонтов, якобы не узнав под масками, дерзко обошелся с царевнами Марией и Ольгой), тоже не подтвердилась. Как выяснила Герштейн, Мария Николаевна в ту зиму не выезжала из-за беременности, а Ольга была слишком юна. По ее мнению, Лермонтов имел в виду не царевен, а царицу, которая действительно тайком, «мужа не спросясь», посещала публичные маскарады. Ближе всех к истине оказался С.А.Андреев-Кривич, утверждавший, что пришел в ярость, приняв вызывающе злые стихи на свой счет, сам царь. Работа Андреева-Кривича опубликована в 1975 году, а вопрос до сих пор остается открытым, ибо архивисты, перерыв уйму источников, не обнаружили ни в 1839-м, ни в 1840 году ни одного маскарада, на котором, и именно 1 января, встретились бы Михаил Лермонтов и царствующий «деспóт».

И все-таки Николай разгневался отнюдь не на пустом месте, это чувствовали и многие другие внимательные исследователи, а вот ключ от загадки отыскать не могли. Между тем ключ к зашифрованной помете лежал на самом открытом месте, и давно, более ста лет, но, видимо, именно поэтому там его никто и не искал. Я имею в виду опубликованные в «Русском архиве» (1884) воспоминания капитана Е.П.Самсонова.