Книга Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа - Иоан Поппа

– И как же ты пришел без разрешения? Дорогой товарищ, ты знаешь, что означает дезертирство? Там ты включен в план. Как ты объяснишь свое отсутствие в части?

Я остаюсь в совершенном изумлении. Следовательно, политрук не заинтересован в том, чтобы я сражался бок о бок с коллегами из моей дивизии. Он заинтересован только в том, чтобы я как можно скорее отсюда ушел. Вернулся туда, куда меня послала партия. И снова я испытываю ощущение, что вся эта революция несет в себе что-то искусственное и срежиссированное. Политрук удаляется все той же покачивающейся, таинственной походкой. Между тем подходит майор Ценя.

– Готово! Я поговорил, чтобы на тебя был оформлен приказ по части и чтобы тебя восстановили в правах. Будешь обедать здесь, у нас. Ты снова в своей дивизии. Да, это крепко!

– Что именно?

– Да… будто бы русские готовятся сюда вступить. Я слышал, как эти, при командовании, говорили. Вот твое временное удостоверение. Но что случилось?

– Я не могу больше оставаться. Полковник Думитриу обратил мое внимание, что, возможно, меня отдадут под суд за… дезертирство. Потому что я явился сюда без разрешения моего начальства в Витане. Дескать, нужно, чтобы я вернулся в Витан… потому что мы включены в план…

Ценя молчит. Потом говорит:

– Я же тебе сказал, политруки заправляют всем. Никто не знает, что у них на уме. Если он тебе так сказал, то лучше ступай назад. Эти способны на все.

Я прощаюсь и проделываю обратный путь в Витан. И по мере того, как приближаюсь к нему, испытываю противоречивые чувства. Итак, имеет место революция, но не кто угодно может за нее сражаться. Можешь стать революционером, но только с разрешения. Как у Караджале[79]: «Пусть и предательство, но мы об этом должны знать заранее!» Можешь бороться против диктатуры, но только если подашь рапорт и тебе его утвердят. В противном случае ты дезертир! По тебе плачет военный трибунал! Ты начинаешь идти по следам тех, кого уже нет в живых. Можешь быть героем, но надо быть героем, у которого все документы в порядке.

Думитриу сказал мне, что на Витане я «включен в план». А если и вся революция тоже была включена в план? Да не может быть, говорю я себе. Такое невозможно. Это означало бы, что ты заранее программируешь, кому жить и стать героем, а кому умереть и стать жертвой.

И вот я думаю: но почему бы это было невозможно? Разве мы не живем под знаком военного людоедства? Разве не шагали наши начальники по нашим трупам на пути к новым званиям и должностям?

В своих мемуарах (которые ходили подпольно, в самиздате, и которые я читал, будучи еще гражданским) Хрущев описывает ту ужасную сцену, виденную им в колхозе на Украине, охваченной голодом. Женщина, у которой было три ребенка, разделывала ножом в своей хате труп одного из них и говорила: «Мы съели Харечка, и нам хватило на две недели. Сейчас засолим Ванечку, и нам хватит надолго вперед. Потом видно будет. Хотя бы Андрюшка останется жить».

Почему бы и нашим политрукам так не думать. Может быть, они и говорят в глубине своей души: «Сейчас отправим под суд военного трибунала Пóру за дезертирство. Может, даже его расстреляем. Это отвлечет внимание на долгое время. Потом видно будет».

В Витане ворота 2-й Колонии открыты, а за ними полковник Друмеза и капитан Шошу курят и как будто меня поджидают.

– Откуда вы идете, сэр? – спрашивает меня Друмеза с иронией. – Мы уже приготовились записать тебя в дезертиры.

Возле них стоят капитан Кирицэ из бухгалтерии и старший лейтенант Попа, пехотинец, начальник бюро младших командиров. Капитан Шошу берет меня за ворот и шипит мне на ухо:

– Слышишь, если я вам всем не перережу глотку, то я буду не я!

– Господин капитан, вы порвете мне куртку, – говорю я спокойно.

– Никаких «господин», понял! – говорит он, отпуская мой ворот. – Никаких «господин»! Пока я товарищ капитан! Потом видно будет! Марш на собрание!

Слова капитана не очень меня впечатляют, ясно, что система сотрясается до основания и что ожесточенная борьба между двумя ужасными силами ведется где-то в неведомых небесных твердях, в мире радиоволн, телефонных проводов и передач телевидения, помимо наших голов, но неизвестно, кто выиграет и кто проиграет, и один фрагмент угроз капитана звучит у меня в голове снова и снова, один и тот же: «Потом видно будет». И внезапно перед глазами встает украинка из мемуаров Хрущева, которая разделывает труп своего ребенка.

В то же время я должен быть честен с самим собой: с военной точки зрения я допустил ошибку. Если бы я был на месте капитана, а он на моем, я бы поступил так же. Но что же нас ждет дальше? Вот мы опять собрались, как овцы, по воле нескольких типов, тех же самых, которые год за годом провеивают нас, как комбайны в своих ситах провеивают зерна обмолоченной пшеницы. И никто из нас ничего не говорит. В гробовом молчании мы, все кадры, снова собираемся перед корпусом. Спрашиваю шепотом Сэлэвэстру, что случилось.

– Предательство! – кричит он голосом, который меня пугает.

И все стоящие вокруг толкают его и шепчут ему, чтобы он молчал, но вдруг старший лейтенант Рошою взрывается:

– А почему мы должны молчать? Вы ходили в кабинет командира и видели, что портрет Чаушеску снова стоит на столе, на своем месте? Друмеза запретил нам его убрать. Нас всех держат здесь! Четыре военных части находятся здесь и ждут! Чего? Кого мы ждем? Пока не вернется Чаушеску?

– А ну как вернется! – отвечают смехом несколько человек, набравшихся смелости. – Что, мы не должны закончить Дом? Потому он и вернется!

Впереди начинает говорить Друмеза, очень уверенный в себе, рядом с ним стоят Буреца и Лукач:

– Уважаемые товарищи! Не понимаю, что с вами. Некоторые из вас забыли, что принесли присягу верности? Партии? Народу? Позвольте. Мы забыли, что мы воины, офицеры, или кто, к черту, мы есть?

Расхаживает, насупленный, перед строем, заложив руки за спину. Потом останавливается и резко поворачивается к нам.

– Господи! Господи! Говорить плохо о товарище Николае Чаушеску, который вывел нас в офицеры… младшие офицеры… нас одел, обул, сделал нас людьми. Вы слыхали: возьмем в руки оружие и будем сражаться. Против кого? Да мы бы до сих пор пасли свиней и убирали за коровами, если бы не было товарища Чаушеску.

– Товарищи военные! – вступает доктор Лукач. – Пусть никто не воображает, что все так просто. Потом будет присуждено много… премий за то, что мы сейчас делаем. Вот тогда будет действительно видно, кто выполнил свой долг, а кто нет. Вы увидите, товарищи, что офицеров будут уважать. То, что было до сих пор, не повторится. У офицеров будут и деньги, и обмундирование. Армия будет богатой. Ее будут уважать – не то что было до сих пор. Пусть будут выключены немедленно все громкоговорители, все телевизоры и все радиоприемники в части! Пусть каждый занимается своим делом! Повесьте на место все портреты, которые были сняты! Будьте готовы ответить на призыв партии!