Книга Горький без грима. Тайна смерти - Вадим Баранов

И Мехлис, отклонивший его статью в «Правде», сделал жест: прислал телеграмму с просьбой написать приветствие съезду комсомола… Хотя жест, прямо сказать, не вполне ловкий: по поводу приветствия такого рода логичнее было ждать обращения к нему кого-то из секретарей ЦК ВЛКСМ. А в конце прошлого, 1934 года, «Правда» дала положительную рецензию на первый номер журнала «Колхозник», созданного по инициативе Горького и руководимого им…

Да, внешне все выглядело благоприлично. Но на Горького оказывали постоянно возрастающее, незаметное постороннему глазу давление. И именно для того, чтобы исключить всякую возможность предположений о таковом давлении, надо было заботиться о создании положительного фона. И тогда все негативное, страшное, трагическое можно будет списывать на волю случая. Или — на происки ловко маскирующихся врагов. К примеру, неожиданная смерть Максима. Кому это выгодно в самый разгар подготовки важнейшего политического мероприятия — съезда писателей? Тем, кто не хочет сплочения писательских сил вокруг партии…

Избирают Горького главой делегации советских писателей на международный конгресс в защиту культуры в Париже. 8 июня 1935 года он уже получил заграничный паспорт. Подготовился к выступлению. Но… поездка не состоялась: врачи не рекомендовали. Зато прекрасным здоровьем отличался молодой Панферов, который и поехал в Париж.

Что касается здоровья, то оно действительно было у Горького, мягко говоря, не блестящим. Да и возраст сказывался: середина седьмого десятка. Приходилось пользоваться порой кислородными подушками. Но работоспособность он продолжал сохранять воистину феноменальную, и перечень осуществляемых им дел и начинаний потребовал бы слишком много места — достаточно заглянуть в 4 том его летописи жизни и творчества. Тяжелобольной человек так работать не мог бы. И тем более больной человек не стал бы без конца расширять круг своих обязанностей. А Горький поступал именно так.

Весной — летом 1935 года в связи с подготовкой к 20-летию Октябрьской революции он проводит несколько многолюдных совещаний с представителями художественной интеллигенции: писателями, композиторами, живописцами, кинорежиссерами, архитекторами. Производился как бы смотр сил накануне крупных торжеств. Особенно отметил Горький успехи в области музыки. А известную помощь в проведении некоторых из этих встреч оказывал ему Роллан, великолепный знаток музыкального творчества. Летом 1933 года Горький посылал ему партитуру оперы Д. Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда» и некоторые другие, как он считал, наиболее значительные сочинения советских композиторов.

Получалось, что вопреки критическим выступлениям «Правды», в начале 1935 года Горький не только не сложил руки, но стал расширять круг своих сторонников, завоевывать новые позиции. Возникала необходимость весомо высказаться по этому поводу.

И вождь решил сделать это лично, в присущей ему манере, исключающей какие-либо кривотолки. 5 декабря 1935 года в редакционной статье «Правда» опубликовала заявление Сталина о том, что Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи и что забвение его памяти равносильно преступлению.

В Маяковском Сталину всего дороже был государственный поэт, готовый во имя выполнения госзаказа добровольно наступить на горло собственной песне, не дожидаясь, когда за него это сделает власть.

Как мы помним, в докладе о поэзии на I съезде писателей акценты были расставлены совсем иначе. Бухарин счел возможным говорить тогда, что агитационные формы в поэзии устарели, что нужна большая интеллектуальная насыщенность стиха, и поднимал на щит Бориса Пастернака. Делегаты по-разному отнеслись к этому тезису, и сомнения в его правомерности выражали те, кто продолжал пропагандировать упрощенные представления о сущности поэтического творчества. Теперь великий вождь лично все расставил по своим местам.

В том же номере «Правды», от 5 декабря, была опубликована первая «Литературная страница» с уведомлением «От редакции»: «…партия уделяет сейчас особое внимание вопросам критики, привлекает к этому лучшие литературные и научные силы, могущие обеспечить высокий уровень идейно-политической оценки и художественного анализа». Значительное место в полосе заняла статья И. Лежнева «В чем нуждается писатель». Вполне понятно, что после столь многообязывающего заявления о задачах критики мы не можем рассматривать автора основной статьи как фигуру случайную.

Хозяин все любил обдумывать заблаговременно. В 1935 году он сделал необычный кадровый ход, назначив Лежнева в «Правду» в качестве руководителя отдела критики и библиографии, литературы и искусства.

Почему это назначение могло вызвать удивление и даже недоумение? Потому, что только великим дано понять: правило сильнее всего… исключением из него!

Биография Лежнева была, мягко говоря, небезупречной. В молодости увлекался идеями большевиков, состоял в РСДРП, но, как и многие, в годы реакции отошел от активной политической деятельности. После революции сотрудничал в партийно-советской прессе, но в период нэпа руководимый им журнал «Новая Россия» вызвал резкую критику петроградского руководства и даже попытку закрыть его уже после выхода второго номера. В мае 1922 года Сталин направляет записку всем членам Политбюро, в которой излагает указание Ленина в трехдневный срок прочитать № 2 «и голосовать следующее его предложение. Отменить закрытие, найдя удобную форму отмены, и выждать еще пару номеров, а о Лежневе собрать подробные сведения»[68].

Журнал продержался до 1926 года, но все же был закрыт, а его редактору предложили выехать за границу.

Работая в советском торгпредстве в Берлине, Лежнев много размышлял над тем, что происходит в стране, и в итоге написал большую автобиографическо-публицистическую книгу «Записки современника», в которой доказывал органичность своего прихода к марксизму сквозь лабиринт разнообразных идеологических и политических течений — от ницшеанства и веховщины вплоть до сменовеховства.

Как автор книги, Лежнев был принят в ряды Коммунистической партии, причем существует версия, что одну из рекомендаций ему дал сам Сталин (видимо, «подробные сведения» пригодились).

Безусловно одаренный профессионально, зрелый критик, Лежнев теперь должен был беспрекословно выполнять как редактор соответствующего отдела «Правды» то, что сочтет необходимым Верх.

Указаний ждать долго не пришлось. 17 января 1936 года Сталин встретился и побеседовал с создателями спектакля «Тихий Дон» в Большом театре. Указал, что сцену художник оформил в духе конструктивистских пережитков. Указал на опасность чуждого народу формализма, особо выделив это слово.

А спустя десять дней, 28 января, в «Правде» появилась разгромная статья об опере Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда».

Почему для удара было избрано именно это произведение, родившееся, кстати сказать, не вчера (закончена опера была еще в 1932 году)?

Общеизвестно, что в музыкальном наследии гениального композитора опера «Леди Макбет Мценского уезда» занимает особое место. Но неожиданности возникают, как только мы несколько шире раздвинем привычные рамки: опера — статья «Сумбур вместо музыки» в «Правде» — травля композитора и ее последствия. В обстоятельной статье И. Якубова «Ода и реквием неосуществимой любви» («Культура», 21. 09. 96) прослежена история триумфа оперы в стране и за рубежом и скандального ее погрома, учиненного по личному указанию Сталина. В редакционной статье «Правды» Шостаковичу вменялось в вину то, что сочинению его якобы присуще «левацкое уродство». Музыка якобы превращается в «грохот, скрежет, визг, шум, крик», «дебри музыкального сумбура». «Классовой политической уликой было и утверждение о родстве музыки Шостаковича с джазом, — пишет М. Якубов, — поскольку с подачи Максима Горького джаз в СССР именовался „музыкой толстых“, читай — „буржуев“». Таким образом, выдвигается тезис об определенной причастности Горького к походу против Шостаковича.