Книга Танец и слово. История любви Айседоры Дункан и Сергея Есенина - Татьяна Трубникова

Пригласил членов комиссии в зал. Долго читал стихи. Посетители были в восторге. Пьяный поэт на сцене!

Вот так он и создавал мифы о себе.

То, что он нашёл Чагина, – прекрасно, но как добраться до Баку? У него подписка о невыезде из Москвы, суд через две недели. Никакие врачи с Полянки его уже не спасут, никто ему не поверит и никто его не выпустит. Он чувствовал себя потерянным, затравленным и несчастным. Иной раз приходили в голову чёрные мысли, что надо было остаться в Европе. Но Исида невыносима. По той причине, что позволяла ему всё. Нет, ну как остаться, это невозможно: он задыхался там все полтора года…

Вот-вот готовился в свет очередной номер журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном». Сергей морщился, вспоминая, что весь он будто пронизан тонким духом иронии Толика, его критическими, полными подлого юмора статьями, ядовитыми, как испарения тропического цветка. Его претендующие на оригинальность, но бездарные стихи, давно не дающие ничего нового, в которых нет души, а лишь тонкий вкус, изящество и манерность. Весь этот журнал – точь-в-точь портрет самого Толика. Где он там, Сергей Есенин? Да будто и нет его… Однако сейчас, в самую свою трудную минуту, Сергея страшно потянуло к Толику. Вспомнил, как счастливы были вместе. Любил он его. А его выступление на товарищеском суде и письмо в «Известиях» – это от страха всё. Может, посоветует что-нибудь…

Долго разговаривали в полутёмной комнате, держась за руки. Совсем как раньше. Так чудесны, аристократичны были точёные черты Толика в смутном свете. Тонкие длинные пальцы… Он сказал, что Сергею срочно надо попасть в больницу, но только с чем-нибудь серьёзным. Что-то дьявольское промелькнуло в улыбке, когда заметил, что сегодня тринадцатое февраля, хотя среда, а не пятница. Решили, что какое-нибудь ранение могло бы спасти ситуацию. Толик сказал: несчастный случай. Только чтобы все поверили. Чуток выпили, оделись и вышли. На улице было уже совсем темно. Колесили на извозчике, думали, что делать… Вывалился пьяный из пролётки? И что? Ногу так не сломаешь, шею разве. С Тверского бульвара на Малую Бронную крутой поворот. Пролётка так накренилась, будто готова была опрокинуться. Сергей крикнул извозчику, чтобы тот остановился. Вылезли. Возницу отпустили.

Сергей долго смотрел в задумчивости, как тот удалялся. В полукружье здания кое-где горели окна. Толик спросил: «Придумал?» Сергей кивнул…

Сейчас, когда он ехал на извозчике, едва не воя от боли, истекая кровью, схватившись, обняв всем телом свою правую руку, именно сейчас почему-то вспомнил тот возвышенный час, когда всю летнюю ночь в полном одиночестве провёл возле памятника Пушкину. Ах, какой полёт души тогда был. Казалось, что во всей вселенной их только двое – он и Пушкин. А если он просто встанет рядом, то будет выше, выше него!

Боль горячей мокрой волной била в голову. Сергею казалось, что вот-вот потеряет сознание. Руку не чувствовал. А вдруг останется без неё?! Всё вокруг кружилось в хороводе. Новый извозчик ехал быстро, лишь холодный воздух давал силы держаться. Толик Сергея успокаивал, говорил, что до Брюсовского осталось немного, что нужны свидетели этого несчастного происшествия, что Галина непременно подтвердит всё, что видела…

Сергей думал, что мог чувствовать смертельно раненный Пушкин. Что смерть рядом? Так он тоже её чувствует – всё время, с Бостона, как увидел в зеркале чёрную нечисть…

Лифт полз медленно, весь громыхал и скрипел. Ужасное изобретение. В доме «Правды» был один из немногих в столице лифтов. Сергей часто его избегал, но только не сейчас. Тащиться на седьмой этаж было невмоготу. Толик оставил его сразу же, как только открылась дверь и пораженная, ахнувшая Галя подхватила Сергея. Тот вырвался, отпихнув её.

На своих руках она увидела кровь.

Сдёрнув пальто, бросился к раковине. Сбежались все соседки-девчонки. Крику было, охов. Соня чуть в обморок не упала, увидев сгустки крови, живой оторванной плоти, плавающие в раковине. Сергею от холодной воды стало легче, а когда Галя, не дрогнув и не моргнув глазом, перевязала его рану, туго затянув бинтами, – и вовсе почувствовал себя человеком. Кто-то сделал чай, он очень подкрепил.

По дороге в Шереметевскую больницу Галя пытливо выспрашивала, как такое могло случиться…

А как? Ехал с Толиком, пьяный. На Малую Бронную с Тверского бульвара – крутой поворот. Там просто дом такой – полукругом. Ветром сорвало шляпу. Она закатилась куда-то ближе к полуподвальному окну сапожной мастерской. Выскочил, не рассчитал сил, попал рукой в окно и порезался. Всё.

Галя сурово молчала, хмуря сросшиеся брови.

– Может, оно к лучшему, – сказала она. – Ведь скоро суд.

Сергей, бледный, молчал, откинувшись на спинку сиденья.

Исида не знала, что произошло с Сергеем, она уехала на гастроли. Просто с той тяжёлой, как ей казалось, последней, теперь уже совершенно точно – самой последней встречи, – не могла не уехать. Исколесила всю Украину: Харьков, Винница, Одесса, Киев. Dingy, dingy – их всегда не хватало. Сборы иногда были ужасающе малы. Исида недоумевала: как же так? Ведь полные залы – негде яблоку упасть. Разве она знала, что многие билеты распространялись просто так. В Киеве, в театре «Березиль», на улице со странным названием Прорезная, встречали её бешеными овациями, отпускать не хотели. После выступления Исида встретилась с молодыми поклонниками. Её расспрашивали обо всём: о литературе, о танце, о родине. Ей пришлось поправить одного молодого человека: она не англичанка. Была гражданкой Соединённых Штатов. Поскольку она в сердце своем отказалась от Америки, считая, что родина её предала, Исида сказала, что считает себя ирландкой, там жили её предки. Эта страна борется за независимость, и ирландцы своего добьются! Кроме того, она призналась, что ей очень понравился Киев, и вообще Россия – главная страна её жизни! Здесь её сердце – теперь навсегда. Танцовщица утомилась от множества вопросов. Беседа длилась не меньше часа. Такого приёма она не ожидала, ведь она была никому не известна, во всяком случае, она так думала. Это была целина человеческих неискушённых душ, которые она покоряла снова и снова. Однажды не смогла сдержать благодарных слёз: во время исполнения «Интернационала» весь зал встал и запел вместе, чудесным образом поддержав её танец. Исида чувствовала себя будто плывущей по огромной, бескрайней волне этих голосов. Они несли её мощно и мягко, наполняя движения особой силой.

Лёжа в Шереметевской больнице, Сергей думал, как дать образ вождя мирового пролетариата. Эта поэма – «Гуляй-поле» – должна была перевернуть всё представление о нём. Никакого пафоса и душещипательных нот – такого добра навалом, от него тошнит. Главное – одно враньё кругом. Да и продолжение «Страны негодяев» надо додумать.

Прошла неделя, рука сильно болела. Его навещали друзья и знакомые. Галя бывала каждый день, когда не была загружена работой. Иногда присылала вместо себя кого-нибудь из девушек – Соню, Лену или Аню. Бывала и Рита Лившиц. И Мотя, и Толик. Часто заходили просто поглазеть люди из других палат – как же, такой поэт, знаменитость! Когда кто-нибудь просил почитать стихи, никогда не отказывал. Вот в этом отказывать он не умел. Собирались все, толпились в палате, у входа. Очень подружился с беспризорным мальчишкой, искалеченным, но не унывающим. Изо всех сил старался перелить в него веру в жизнь, что ждёт ещё светлая полоса, что всё ещё будет. В благодарность паренёк пел ему песни.