Книга Дочь палача и черный монах - Оливер Петч
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Симон с первого взгляда понял, что спасать охваченное огнем здание было уже поздно. От двухэтажного строения остался один лишь пылающий каркас. Только что с грохотом обвалилась крыша. Лекарь неотрывно глядел на разверзшийся ад и качал головой. Театр! Значит, что-то он при решении последней загадки упустил. Но теперь, в общем-то, разницы никакой. Симон все гадал, удалось ли настоятелю выбраться из пожара, или же он сгорел внутри.
А с ним и Святой крест…
Внезапно все его тело налилось свинцовой тяжестью, на него тяжелым грузом свалилось все пережитое за последние дни. Магдалена с Бенедиктой тоже казались на вид измученными и опустошенными. Они вместе побрели к небольшому заснеженному кладбищу недалеко от пылавшего здания и стали оттуда наблюдать за гигантским костром.
– Все поиски псу под хвост! – выругался наконец Симон и швырнул куском льда в темноту. – Все мечтали о великих богатствах! Так я, наверное, и доживу до конца своих дней нищим городским лекарем…
Бенедикта ничего не произносила. Она мяла в руках снежный ком, пока по ее пальцам не потекла вода.
– Интересно, мог ли выбраться этот полоумный Боненмайр? – спросила Магдалена.
Симон уставился на пожар.
– Не знаю. Но даже если и не выбрался, нас с Бенедиктой все равно ждут большие неприятности. Если настоятель не соврал, то весь мир теперь знает, что мы осквернили святыню Роттенбуха. Боненмайр был единственным, кто мог нам помочь.
Бенедикта сплюнула в снег. Она, похоже, вновь обрела дар речи.
– Вы всерьез верите, что он поможет нам, если выжил? Я вам скажу, что он сделает. Он встанет с крестом в обнимку и будет глазеть, как палач переломает нам все кости.
– Не стану я ломать костей, – раздался вдруг голос за их спинами. – Во всяком случае, не Симону.
Все трое обернулись. Верхом на старом могильном камне сидел Якоб Куизль. Он поднял воротник плаща от холода, курил трубку и выпускал в морозную январскую ночь облачка дыма.
Симон уставился на палача, как на призрака.
– Как… как вы здесь оказались? – промямлил он.
– То же самое я хотел спросить у своей дочери, – ответил Куизль и повернулся к Магдалене. – Значит, в Аугсбурге, как я понимаю, ты все-таки не усидела, так? Захотелось к любимому? – Он усмехнулся. – Все вы, бабы, одинаковые.
– Отец, все было… не совсем так, – возразила Магдалена. – Я…
– Об этом ты мне можешь потом рассказать, – перебил ее Куизль и спрыгнул с камня. – Расскажите-ка вы для начала, с чего вдруг настоятель Штайнгадена превратился там в пепел. – Он кивнул на бушующий огонь, который отбрасывал на лицо палача красные отсветы. – Что-то мне подсказывает, что и вы к этому руку приложили. Я прав?
– Значит, Боненмайр все-таки погиб? – спросил Симон.
Палач кивнул.
– Мертвее ведьмы на костре. Ну так что? Выкладывай уже.
– Все это время мы гонялись за крестом, – начал Симон. – Тамплиеры спрятали под театром Святой крест. Загадки привели нас сюда… – И лекарь в двух словах поведал ему о том, что произошло с того времени, когда они в последний раз виделись.
Куизль слушал и не перебивал. Когда Симон закончил рассказ, палач выпустил густое облако дыма.
– Все поиски ради какого-то старого трухлявого креста, – проворчал он. – Так теперь даже он сгорел. Я собственными глазами видел. Один только пепел остался. А может, оно и к лучшему. Это распятие не принесло ничего, кроме смерти и несчастий.
– Идемте уже отсюда, – сказала Бенедикта и встала со снежного холмика. – Пока монахи не обратили на нас внимания.
– Ты, девка, никуда не пойдешь, – осадил ее вдруг палач. – Если только к виселице.
Симон изумленно воззрился на Куизля.
– Что вы такое говорите? Перед вами благородная дама из Ландсберга. С ней так не говор…
– Черта с два. – Куизль вытряхнул погасшую трубку о могильный камень. – Никакая она не благородная дама, и вовсе она не из Ландсберга.
На какое-то время все замолчали. В конце концов Магдалена нерешительно подала голос:
– Не из Ландсберга? Не понимаю…
Но отец снова ее перебил:
– Быть может, она сама захочет сказать, как ее зовут на самом деле. В Аугсбурге она звалась Изабеллой де Шербур, в Мюнхене – Шарлоттой ле Манс, в Ингольштадте – Катариной Черт-знает-Кем… Но не думаю, что какое-то из этих имен настоящее.
Палач грозно двинулся на торговку и остановился в шаге перед ней.
– Я хочу знать твое настоящее имя, чтоб тебя! Сейчас же! Или повтыкаю горящие щепки под твои изящные ноготочки, повизжишь тогда.
Симон и Магдалена уставились на Бенедикту. Она обеими руками обхватила могильный камень и, поджав губы, одарила палача гневным взглядом.
– Как вы смеете обвинять меня в чем-то подобном! – вскинулась она на Куизля. – Да будь жив мой брат, он…
– Молчи, потаскуха! – крикнул на нее палач. – Слишком долго ты порочила имя доброго пастора! Я нашел сумку с письмами и уже тогда кое-что заподозрил. Теперь все кончено, пойми уже! Все!
– Какими… письмами? – вмешался Симон.
Палач взял в рот погасшую трубку и, лишь немного успокоившись, заговорил снова:
– Когда мы повязали Шеллера и его банду, в пещере среди их добычи я нашел кожаную сумку. Она принадлежала посыльному, который развозил нам письма. Шеллер потом рассказал мне, что они отобрали эту сумку у других бандитов.
Палач снова надолго замолчал и принялся набивать трубку. Симон собрался уже заговорить сам, но Куизль продолжил.
– Я просмотрел письма, особенно даты. Все они были написаны примерно в то же время, когда толстяк Коппмейер отправил письмо своей возлюбленной сестре Бенедикте. Ну а раз уж все эти письма оказались украдены…
– То Бенедикта в Ландсберге не получала никаких писем, – выдохнул Симон. – Но как же она…
– Глупое совпадение, вот и все, – отозвалась Бенедикта и улыбнулась Симону. – Вы же не думаете, что…
– Я вам скажу, кто эта образцовая дама есть на самом деле, – перебил ее Куизль. – Под вымышленным именем она разъезжает по городам Баварии и выдает себя за торговку. Вынюхивает маршруты других торговцев, а потом сообщает о них своим сообщникам, чтобы те могли разграбить обозы.
– И как вам только в голову пришла подобная чушь? – вскинулась на него Бенедикта.
– Один из твоих пособников мне сам рассказал.
– Безумие! – выпалила Бенедикта. – C’est impossible![42]
– Поверь, – проговорил палач и поджег трубку от тлеющей щепки. – У меня через какое-то время любой начинает говорить. – Он попыхтел, раскуривая табак. – А потом умолкает навеки.