Книга Книга сияния - Френсис Шервуд

— Йосель, Йосель, стой, во имя любви к Богу, остановись! — умолял раввин, с трудом волочась позади.

Но голем уже не любил Бога. Он больше вообще никого не любил. Йосель вернулся в город, чтобы забрать свою любимую, спасти от нищеты и бед, ибо он нашел работу на рудниках, комнату в Кутна-Горе. А теперь Рохель мертва. Отныне все жители города должны за это ответить. Как же они ничтожны со своими пожитками, со своей убогой жизнями, с их комнатами и шкафами, столами и стульями, недугами и жалобами, с их мерзкими запахами и отвратительной манерой пихать в себя еду, с трусливыми взглядами, слюнявыми ртами, соплями и мокротой, с их несдержанными гениталиями и отвислыми задами, с их грязными складками, опоясывающими костлявые шеи с их «дедушка сидит там, мы произносим наши молитвы, дабы сохранить наши души, а то вдруг ночью мы умрем?» Какое право они имели уничтожить Рохель, как они вообще посмели ее трогать? Йосель помнил ее прелестную кожу, мягкие впадинки под коленками, чудесные ножки. Она, открытая всему миру, оказалась раздавлена подобно птенчику, выпавшему из гнезда. Йосель не мог вынести мысли о том, что скоро черви поселятся в ее нежном ротике и завитках ушей, высосут ее влажные карие глаза, а через год, к ярцайту, тело Рохели сделается цвета мела, станет на ощупь как ракушка, чистым как кость. Через десять лет от нее останется только прах. Это было невыносимо.

Тем утром компания друзей Браге решила заглянуть в «Золотой вол». Несколько дней назад был похоронный кортеж, был гроб, который везла упряжка вороных без единого пятнышка, а впереди шел конь Браге, с пустым седлом, несущий на себе лишь любимые шпоры и плащ хозяина. На кладбище было немало высокопоставленных особ, было сказано немало пышных речей, хотя император, понятное дело, выбраться из замка не удосужился. Теперь же компания скорбящих встретилась, чтобы снова провозгласить тост в память усопшего товарища в уютных стенах «Золотого вола», где им столько раз случалось наслаждаться жизнью. Грустно и с теплотой вспоминали серебряный нос Браге; лося, который был у него в Дании, но однажды был напоен пивом и свалился с лестницы; великую щедрость Браге; его аппетит к выпивке, жизни и еде; его блестящую игру в шахматы. При упоминании о шахматах кто-то мимоходом поинтересовался, куда подевался его достойный оппонент Киракос. Йепп проливал обильные слезы. Кеплер, унаследовавший все записи Браге, включая и точки марсианской орбиты, в обмен на обещание сделать мертвого астронома бессмертным, выглядел совсем потерянным. Фрау Браге была безутешна. А затем, в самый разгар пира, вошел Вацлав. Как снег на голову.

Вацлав Кола, императорский камердинер, вернулся со своей небольшой семьей из Карлсбада. Некоторые считали, что Вацлав уже никогда не появится в Праге, ибо всем было известно, что император не проявил сочувствия к болезни его сына. По поводу его отъезда выдвигались разные предположения. Так, одни заявляли, что Вацлав отправился в Вену, чтобы стать кондитером в одной утонченной и благородной семье. Другие думали, что он наворовал всякой всячины из императорской кунсткамеры и теперь достаточно богат, чтобы стать уважаемым землевладельцем и обзавестись дворцом с видом на Рейн. Некоторые даже предположили, что по пути из Праги Вацлав встретился с Йоселем и вместе они проводят турне по Европе, показывая Йоселя на ярмарках и рыночных площадях — Самого Большого Человека на Свете. До кого-то дошел слух о том, что в Брюгге появился человек неимоверной силы, способный вырывать с корнями деревья; даже из Лондона, где люди в целом выше ростом благодаря древней крови викингов и не удивляются виду великанов, приходили сообщения о мощного сложения мужчине, который сидел в партере театра «Глобус». При этом не никто не подумал: чтобы за столь короткое время переместиться в места столь отдаленные, Йоселю пришлось бы научиться лететь.

Однако Вацлав все прояснил. Нет, он не видел Йоселя; да, его сын выздоровел; да, он слышал о печальном конце Келли. А какое ужасное несчастье — бедный Браге умер от вежливости!

И тут, провозглашая очередной тост в честь благородного датчанина, друзья покойного вдруг услышали исполненный ярости вопль. Потом дверь трактира распахнулась настежь. То, что появилось на пороге, можно было в первый момент принять за гигантского медведя, стоящего на задних лапах.

Действительно, во взгляде Йоселя сверкало безумие. В движениях исчезла гибкость и то своеобразное изящество, которое всегда его отличало. Он двигался подобно существу, управляемому чьей-то злой волей или, скорее, величайшей угрозой и злыми намерениями. Могучие руки голема, вытянутые вперед, были покрыты кровью.

— Йосель? — спросил Вацлав. — Что случилось?

Компания с утра сидела в трактире и понятия не имела о страшных событиях на Староместской площади.

— У него лунная болезнь.

— Его бешеный пес укусил.

— Нет, это последняя стадия сифилиса.

Голем двинулся вперед, его взгляд блуждал, почти не задерживаясь на лицах собравшихся. Одним пинком он перевернул стол, затем отшвырнул скамью. Посетители перебежали в дальний конец зала и прижались к стене. И тут за спиной Йоселя появился рабби Ливо, а с ним и другие евреи. Рабби Ливо ухватил голема за подол рубахи и попытался удержать.

— Йосель, — сказал раввин. — Остановись. Так ты ничего не решишь.

Голем повернулся и так уставился на раввина, как будто впервые его увидел.

— Кто-нибудь, позовите стражу, — слабым голосом пробормотал один из горожан.

Трактирщик, стоящий у очага позади Йоселя, вытащил пристегнутый к поясу нож.

— Нет-нет, — взмолился рабби Ливо. — Не надо.

— Но он всех нас поубивает.

Голем сделал шаг вперед. Горожане вжались в стену, потому что отступать было уже некуда. Трактирщик медленно и неслышно кружил по комнате, стараясь, чтобы не Йосель не смог его заметить. Глаза всех остальных были обращены к нему, все видели в нем спасение.

И тут вперед шагнул Йепп.

— Послушай, Йосель, — произнес он. — Скажи нам, пожалуйста, что тебя так разгневало?

— Горожане убили Рохель, — ответил за него раввин. — Ее до смерти забили камнями на площади. Ее и Зеева.

— Нет, — пробормотал Вацлав. — Только не Рохель.

И заплакал, а за ним и остальные. Громче всех рыдал Йепп.

Йосель опустил взгляд на карлика.

— Иди сюда, дорогой друг, — всхлипывая, выдавил из себя Йепп, — мы тебе руки умоем…

Колени Йоселя подогнулись, и он рухнул на пол. Его руки повисли, глаза были полузакрыты. Теперь он уже нисколько не напоминал злобное чудовище — скорее существо безумное, но безвредное. Он казался опустошенным — от прежнего Йоселя осталась одна оболочка. Он сам не знал, что на него нашло… кроме того, что это было горе — горе и ярость. Он поддался самой низкой из человеческих эмоций — гневу — и, будучи таким огромным, в своем гневе причинил вред множеству людей, может статься, невинным или бессильным. Он разрушил дома. Но хуже было другое. Он вспоминал свою краткую жизнь, и она казалась ему такой же пустой, каким был сейчас он сам. Пустая растрата сил. Он выбирал не то, что нужно, — яростно, бешено и неумело, и ошибка влекла за собой ошибку. Повсюду он сеял лишь зло.