Книга Собачья работа - Галина Львовна Романова

— Вы что тут делаете?

— Допрос, — я кашлянула, чтобы придать голосу силы, — уже закончился?

— Да.

— Я… могу его видеть?

Дура! Дайна, ты трижды, нет, уже четырежды дура! Зачем тебе это? Кто тянул за язык? Посмотри правде в глаза — он оборотень, а ты… В глазах дознавателя тоже читалось явное сомнение в том, что женщины вообще могут мыслить, не то что рассуждать логически.

— Но почему бы и нет? — внезапно пожал он плечами. — Лично я не вижу никаких препятствий.

— Вы его…

— Да, допросил. И уже сделал кое-какие выводы. Проводите панну, — это относилось к его спутнику, одному из слуг. — Только проследите, чтобы она там оставалась недолго!

Камера, в которую посадили Витолда, находилась в конце длинного узкого коридора этажом ниже. Во многих тюрьмах большинство камер находится в подземелье. Справа и слева, близко, едва ли не на расстоянии вытянутых рук, располагались другие камеры — норы, забранные решетками. Почти все они оказались пустыми, а немногочисленные узники содержались на цепи, которая была слишком коротка, чтобы человек мог достать до решетки. Всего пара факелов освещала подземелье, и трудно было рассмотреть, кто там сидит — лишь по блеску глаз, шороху и лязгу цепей угадывалось, что некоторые камеры обитаемы. Под ногами хлюпала грязь, валялись клочья прелой соломы, какая-то ветошь. Пахло мочой, блевотиной, гнилью и сыростью. Несколько раз из-под ног выбегали обнаглевшие тюремные крысы.

Решетка нужной камеры запиралась на простую задвижку, но узник вряд ли мог этим воспользоваться. Он сидел на дне неглубокой ямы не просто на цепи, слишком короткой для того, чтобы свободно перемещаться по своему узилищу, но и в кандалах, еще больше сковывающих движения. На грязный пол бросили охапку пока еще свежей соломы, рядом стояла скамеечка.

Витолд выпрямился нам навстречу. Я замерла, не дойдя до него нескольких шагов. Тот сарай на отшибе, доносящиеся из него визгливые истошные вопли и то, что потом вешали на дереве или сразу выбрасывали в овраг, в крапиву, так и стояли перед глазами. Вдруг стало страшно — а ну как однажды и его тоже… Представить этого мужчину на дыбе, окровавленным и искалеченным, было слишком больно.

Мы застыли, глядя друг на друга. Я боялась моргнуть, боялась отвести взгляд, боялась посмотреть на его руки и плечи и увидеть там следы от раскаленных щипцов или кнута, хотя мне и сказали, что обошлось без пыток. А что там на щеке возле глаза? Просто грязь или ссадина? В темноте не рассмотреть. Он, казалось, постарел и выглядел лет на тридцать пять или сорок. Спутанные волосы, впалые щеки, заметные морщины, светлая щетина. Боль и усталость в глазах.

— Его еще не… — язык не повернулся сказать «пытали».

— Нет, — с заминкой ответил слуга, явно проглотив слово «пока».

— Дайна?

Голос Витолда был тихим и неуверенным — только по движению губ я угадала, что он назвал мое имя.

— Я, — словно кто-то толкнул в спину, сделала шаг. Было темно, факел освещал меня со спины, и выражение моего лица угадывалось с трудом. Может, это и к лучшему. Я должна быть сильной, хотя бы ради него — но именно сейчас мне хотелось разреветься от страха и жалости.

— Ты… все-таки пришла.

Я кивнула — словно холодный обруч сдавил горло, и все слова застряли в нем.

— 3-зачем?

Я покачала головой. Что можно было сказать?

— Мне… хотелось вас увидеть, — это больше всего соответствовало правде.

— А раньше не насмотрелась? Там, в комнате?

Он явно имел в виду свой арест братом Домагощем. Я в ответ яростно затрясла головой. Что мне делать? Как объяснить этот порыв даже самой себе, не говоря уж об этом человеке?

— Я не могла. Не могла не прийти.

Я две недели жила, не видя этих глаз, не слыша этого голоса. Жизнь казалась конченой, но именно теперь она начала обретать смысл. Он здесь. Он жив. Он рядом — только руку протянуть…

— Зачем? Я — оборотень, как выяснилось. Чудовище, которого боятся все, даже сам я себя боюсь. Наверное, меня казнят…

— Нет! — вырвалось у меня. Лишиться того единственного, ради чего стоило жить? Это выше моих сил. — Я вытащу вас отсюда!

— А зачем? Прятаться ото всех, скрываться, таиться в полном одиночестве. Я же зверь. Меня даже в клетку заперли. Они меня боятся…

— Они вас не знают.

— Наоборот, — под отросшими усами шевельнулись губы, сложились в усмешку, — знают очень хорошо. Раз боятся даже случайно дотронуться! Мне даже еду сюда бросают, как цепной собаке — только бы не прикасаться… Словно прокаженному!

Вместо ответа я протянула руку через решетку:

— Витолд.

Цепь от ошейника на горле была коротка, как и та, которая соединяла ошейник с парой ручных кандалов. Преодолевая отвращение (прутья оказались грязными, мокрыми и липкими от слизи), я прижалась к ним, дотянулась… И его пальцы прикоснулись к моим. Самыми кончиками — больше не позволяла цепь.

— Спасибо, — на бледном заросшем лице Витолда появилась улыбка. Та самая, совершенно немужественная, но открытая и светлая. Видеть ее было выше моих сил. Пробормотав что-то вроде: «Извините, мне пора!» — Я вырвалась и кинулась прочь, радуясь, что бивший ему в глаза свет факела не позволял видеть выражение моего лица.

Снаружи меня ослепили белый свет, яркие краски, звуки и запахи внешнего мира, живого, здорового, счастливого. При мысли о том, кто сейчас остался внизу, в затхлом вонючем подземелье — звенеть цепью и смотреть во мрак, на глаза навернулись слезы. Сделав пару шагов, я обо что-то зацепилась ногой и покачнулась, едва не упав.

— Не ушиблись, нет? — Крепкая рука сжимала локоть как тиски.

— Благодарю, — буркнула машинально, и только потом дошло, что этот голос мне знаком. Позволив поставить себя на ноги, я посмотрела на доброхота. Обветренное исхудавшее лицо с заострившимися, как у покойника, скулами. Горбатый нос еще сильнее выдается вперед. Глаза с темными кругами горят нездоровым огнем… человек, который от усталости находится на пределе сил. Но тонкие губы сложились в улыбку, которой — видят боги! — так не хватало сейчас.

— Это вы?

— Это я. Не ждали?

Он выпустил мой локоть, и я тут же обхватила его шею. Коршун стоически вынес мой порыв и, придержав за талию, отстранил:

— Не стоит.

— Простите. — Я мысленно дала себе пощечину. Нашла время для веселья, дура хромоногая! — Но как вы тут оказались? Вы же уехали на этот… как его…

— На суд ордена? — подсказал рыцарь-истребитель. — Он состоялся.

— И?

— Я осужден.

Не передать, что я почувствовала, услышав эти два слова. Не может быть, чтобы это было совпадением! Это не должно быть совпадением! Я не хочу!