Книга Училка - Наталия Терентьева

— Будешь с нами в футбол-пионербол? — спросил Андрюшка Андриса.

— Буду, — весело согласился тот. — С удовольствием побегаю.

— Анюта, а ты? — Андрюшка, не отпуская меня, шел уже к поляне, где раздавался громкий хохот мальчишек и двух девочек, Настьки и Андрюшиной дочки Верочки, девятнадцатилетней студентки, бегавшей с младшими наравне. Верочка стала невероятно похожей на Евгению Сергеевну в молодости, как будто вернула нам чуть-чуть те годы, когда еще были живы родители. Вот, кажется, сейчас откроется окно на старой веранде, которую Андрюшка оставил нетронутой при перестройке дома, выглянет мама, за ней, улыбаясь и обнимая маму, появится папа и скажет: «Жена Женя — как-то несерьезно… А, Анюта, как ты считаешь?»

Я оглянулась на Евгению Сергеевну. А ее и след простыл. Какие хитрецы… Или я все преувеличиваю? Билет мне положили в ящик, потому что пригласили таким образом на концерт. Дирижер, лауреат всех мыслимых и немыслимых премий, Андрис Левицкий пришел прибивать мне полку, потому что она упала, а прибить ее было некому. И я сама все придумала? Может, все-таки спросить про белокурую бестию? Очень глупо и унизительно. Не буду.

— Мам, мам, ты видела Анжея? Мам, я забил два гола! Мам, иди скорее, нам нужен еще игрок в команде! — Никитос прыгал на месте так, как будто под ним была не земля, а батут.

— Вы очень красивы сегодня! — сказал мне тихо Андрис.

Надо же, какой латышский ловелас! Да я красива всегда. Поэтому за мной сразу побежали в школе все трое с половиной мужчин, которые там есть. И бегает безвольный красавчик Игоряша уже пятнадцать лет, пять лет бегал безо всякого успеха, остальные десять лет успех имеет два раза в месяц, и то относительный.

Что мне ему ответить? Что он тоже красив, неприлично красив для мужчины? Что у мужчины не должно быть такой гладкой кожи, правильного носа с трепетными ноздрями, красивых ироничных губ, открытой улыбки? Что ненормально быть таким привлекательным? Скажу, пожалуй.

— Вы тоже красивы. До неприличия.

— Да, я знаю, — засмеялся Андрис. — Мне это всегда мешало. Моя мама очень боялась, что я буду бегать от женщины к женщине.

— Вы хорошо говорите по-русски, — заметила я.

— Я хорошо говорю на трех языках, — ответил Андрис. — Ловите, ну что же вы!

— Мама, ну что же ты! Я же тебе бросал! Мам, мам, давай беги в тот угол, беги, беги!

Вместо меня побежал Андрис. Я, честно признаться, не знала, кому кидать мяч и кто у меня в команде. Я тоже побежала, в противоположную сторону, просто чтобы не стоять на месте и не любоваться Андрисом. Я сошла с ума? Вероятно. Включается мощный таинственный механизм, и ты не можешь ему противостоять. Никак? Не знаю. Я бежала, летела, земли подо мной не было, я прыгала, как Никитос, высоко и легко, я забивала мячи, ловила, бросала, смеялась вместе с Никитосом, чувствовала на себе взгляд Андриса, и он меня приподнимал над землей, приподнимал…

— Вы потрясающи, — сказал мне Андрис.

Я самоуверенна, но не настолько, чтобы поверить. Я знаю, что выгляжу моложе, но не на двадцать пять. А кто сказал, что я должна выглядеть на двадцать пять?

— Вы похожи… не знаю на кого. Но как будто я видел вас когда-то. Мне так сразу показалось, когда я увидел фотографию на книге. Что-то забытое. Кто-то, кого я видел во сне в юности. И никак, никогда не встречал.

— Очень красивые слова, — искренне сказала я. — Можно, я напишу их в сказке о любви? Буду сочинять следующую книжку, и там герой, нереальный, каких не бывает в жизни, встретит свою мечту и скажет ей такие слова. И не будет никакого быта. Вообще. Никаких документов, ремонта машин, проблем со здоровьем, никаких бывших любовниц и ревнивых мужей, будет просто сказка. На берегу… м-м-м… Ионического моря.

— Или Балтийского, — сказал Андрис. И глаза его смеялись, как у настоящего сказочного героя.

— Да. Чайки, ветер, холодная балтийская волна, долгий волшебный закат, и два героя, еще молодые, абсолютно здоровые, свободные, состоявшиеся, встретят друг друга и, не разрушая ничью жизнь, не разрывая ничьи души, обретут счастье! И книжка будет иметь успех у доверчивых женщин. Может быть, даже снимут фильм.

— С удовольствием сыграю музыку к финалу, — сказал Андрис и негромко напел красивейшую мелодию.

— Ваша? — удивилась я.

— Да нет, увы, не моя. Чюрлёниса.

— Да и сюжет тоже не мой.

— А чей? — Андрис как-то незаметно встал так, что я не видела ничего, кроме его лица, глаз, губ…

Или просто это я не видела ничего, кроме него, а он стоял обычно, как и стоял?

— Сказка. Из глубины веков. На всех языках написанная. Без нее невозможно жить. Не веря в сказку. Что с тобой, именно с тобой случится так, как не может быть. Потому что жизнь жестока, природа слепа, Бога нет или ему нет дела до таких глупостей. И вообще у жизни и у сказки разные законы. Наступает утро, и волшебство заканчивается.

— Да, — задумчиво сказал Андрис, помахав Андрюшке, который что-то кричал и показывал на веранду, наверно, звал нас обедать. — Вот такое же странное чувство у меня было, когда я читал вашу книжку про Эфиопию. Я не понимал, где грань между жизнью и выдумкой. И потом еще долго ходил с этим ощущением — может быть, мы зря думаем, что эта грань четкая и осязаемая?

— Спасибо, — ответила я. — Не думаю, что я это так глубоко закладывала, когда писала.

— Да нет, просто это есть в вас. Что-то такое… Необычное и сказочное.

— Правда?

— Правда.

Как приятно. А я-то в лучшем случае чувствую себя Мэри Поппинс, когда раздаю команды — кому причесать бороду, кому оставить в покое шатающийся зуб, кому внимательно проверять, застегнуты ли штаны. Хотя ведь она и есть самая настоящая волшебница — строгая и загадочная Мэри Поппинс…

— Как у Мэри Поппинс? — спросила я.

— Нет! — засмеялся Андрис и как-то ненароком взял меня за плечо. — Другая сказка…

Может, мне тоже распустить волосы, и он зароется лицом в мои каштановые полукудри?

Я отступила на шаг. Конечно, во мне есть здравая доля цинизма, моя жизнь с Игоряшей и многолетний вынужденный компромисс воспитали меня в определенной жесткости… Я в своих мыслях уже второй раз за пару минут ставлю сопливые три точки? Далеко не уедешь с тремя точками. Придется определиться, какой бы сказочной ни казалась эта минута.

— Андрис, — постаралась собраться я, не отводя глаз от лица, которое хотелось целовать. Это — выше меня. Но я его — это нечто загадочное и необъяснимое — обойду, поскольку преодолеть не могу. — Андрис. Это очень глупо. Но я должна спросить…

— Не надо, — сказал Андрис. — Пойдемте обедать. Мне скоро уезжать. У меня сегодня концерт. В Вильнюсе.

— В Вильнюсе?!

— Ну да. Через три часа самолет. В восемь концерт. Ночью я лечу в Вену. Потом в Амстердам.