Книга Перед заморозками - Хеннинг Манкелль

Она полистала блокнот.

— Там не только записи между строками, где он подправляет Библию. Есть и другие записи, прямо на полях. Вот, например: «Жизнь научила меня простой мудрости — кого Бог любит, тот и счастлив».

Линда видела, что отец проявляет все больше нетерпения.

— Почему люди так поступают? Почему мы находим священное писание в хижине, где зверски убили женщину?

— Это, конечно, может быть религиозный фанатизм, — сказала София Ханке.

Он насторожился:

— Объясните!

— Я всегда привожу пример с Леной Проповедницей. Была давным-давно такая служанка в Эстеръётланде. Ей было откровение, и она начала проповедовать. Через какой-то срок она очутилась в сумасшедшем доме, но такие люди всегда были и всегда будут — религиозные фанатики. Они либо живут как отшельники, либо пытаются собрать вокруг себя группу последователей. Большинство из них искренне верят, что действуют так, как повелел им Бог, то есть выполняют веление Господа. Конечно, среди них попадаются и обманщики, они просто разыгрывают из себя слуг Божьих, чаще всего с целью добиться каких-то материальных или сексуальных преимуществ. Они используют религию как орудие охоты, своего рода капкан, и ловят в него добычу. Но таких единицы. Большинство, какими бы помешанными они ни были, проповедуют свою веру и организуют свои секты с самыми благими намерениями. И даже если они совершают злодейства вроде этого, то всегда находят способ оправдать его перед Богом, и, кстати, очень часто именно с помощью библейских текстов.

— И можно найти такие мотивировки в нашем случае? — спросил Валландер.

— Это я и пытаюсь объяснить.

Разговор с Софией Ханке продолжался еще какое-то время, но Линда заметила, что отец потерял к нему интерес и думает о чем-то другом. Похоже, никакого ответа толкование теолога ему не дало. Или я ошибаюсь? — подумала она. Она попыталась прочитать его мысли. В этом она практиковалась с детства, но одно дело, когда они были наедине, и совсем другое — в набитом людьми конференц-зале управления полиции.

Нюберг пошел проводить Софию Ханке. Лиза Хольгерссон открыла окно, и настала очередь картонок с пиццей. Вернулся Нюберг. Люди входили и выходили, говорили по телефону, пили кофе. За столом остались только Линда и ее отец. Он посмотрел на нее отсутствующим взглядом и снова погрузился в размышления.

Глухой, снова подумала она. Лучшего слова не подберешь. А как бы он меня описал? Если он сам глухой, то какая я? Она ничего не придумала.

Снова стали собираться люди, окно закрыли. Дверь тоже. Похоже на начало концерта, подумала она. Когда ей было лет тринадцать-четырнадцать, отец иногда брал ее на концерты в Копенгаген или в Хельсингборг. В ожидании дирижера зал постепенно затихает. Вот он уже встал за пульт, но тишина еще не полная, один за одним угасают последние шепотки.

Линда просидела все совещание молча, да никто ее ни о чем и не спрашивал. Словно бы она была случайным посетителем. Несколько раз отец посмотрел на нее, но ничего не сказал. Если Биргитта Медберг посвятила свою жизнь поиску старых заросших тропинок, то отец настойчиво искал тропинки, по которым можно было куда-то двигаться. Казалось, терпение его безгранично, но она-то знала, что он все время слышит, как тикают невидимые часы, быстро и громко. Это было его выражение, он как-то навещал Линду в Стокгольме, и она попросила его рассказать друзьям о своей работе. Он говорил, что в определенных ситуациях, особенно если кто-то в опасности, в груди у него, где-то справе, начинают тикать часы. Он терпеливо всех выслушивал, раздражаясь только тогда, когда кто-то отклонялся от главного вопроса: где Зебра? Совещание шло непрерывно, хотя то и дело кто-то куда-то дозванивался, трезвонили телефоны, кто-то выходил и возвращался с очередной кипой бумаг или фотографий.

— Это как сплавляться по порожистой речке, — сказал ей Стефан, когда в комнате остались только он, Курт Валландер и Линда. Было уже восемь часов вечера. — Главное — не перевернуться. Если кого-то потеряем, надо снова втаскивать на борт.

Это были единственные его слова за весь вечер, обращенные непосредственно к ней. И она молчала, только слушала, не высказывая своего мнения. В четверть девятого после очередного перерыва Лиза Хольгерссон опять закрыла дверь. Ничто не должно их беспокоить. Отец снял куртку, закатал рукава темно-синей сорочки и встал у штатива для демонстраций. Посередине чистого листа он написал имя «Зебра» и обвел кружком.

— Давайте на секунду забудем про Биргитту Медберг, — сказал он. — Я знаю, что это может быть и ошибкой, причем роковой. Но логической связи между ней и Харриет Болсон нет. Может быть, преступник один и тот же, может быть, нет — мы не знаем. Но я хочу подчеркнуть, что мотивы этих двух преступлений совершенно различны. Если не думать о Биргитте Медберг, связь между Харриет Болсон и Зеброй лежит на поверхности — аборты. Допустим, что мы имеем дело с группой людей — сколько их, мы тоже не знаем, — в общем, с группой, которая из каких-то религиозных соображений вершит суд над женщинами, сделавшими аборт. Я употребляю слово «допустим», потому что мы, как уже сказано, не знаем точно. Мы знаем только, что гибнут люди, гибнут животные, горят церкви. И все это выглядит как хорошо спланированная операция. Харриет Болсон привезли в церковь во Френнестаде, чтобы убить, а потом сжечь. Церковь в Хурупе подожгли, чтобы просто-напросто отвлечь внимание, что, кстати, и удалось, может быть, даже лучше, чем преступники того ожидали. Я, к примеру, довольно долго не мог понять, что горят две церкви сразу. Кто бы это все ни делал, в таланте организатора ему не откажешь. Все спланировано очень и очень грамотно.

Он обвел взглядом собравшихся и сел.

— Допустим опять же, что все это — своего рода обряд, ритуал. Все время присутствует один и тот же символ — огонь. Горящие звери — ритуал, жертвоприношение. Харриет Болсон в буквальном смысле слова казнили перед алтарем — все признаки ритуального убийства. На ее шее — украшение в форме сандалии.

Стефан Линдман поднял руку.

— Я все думаю насчет этой записки с ее именем. Если считать, что они адресовали ее нам — зачем?

— Не знаю.

— Не указывает ли это на то, что это все-таки какой-то помешанный, он вызывает нас на дуэль, хочет, чтобы мы начали за ним охоту.

— Может быть, и так. Но сейчас это совершенно не важно. Я боюсь, что Зебре грозит та же участь, что и Харриет Болсон.

В комнате стало тихо.

— Вот такое положение, — сказал он наконец. — У нас нет преступника, у нас нет четкого мотива, у нас нет направления, куда двигаться. По-моему, мы застряли.

Никто не возразил.

— Продолжаем работать. Рано или поздно мы это направление найдем. Должны найти.

Совещание наконец закончилось, и все тут же разбежались. У Линды было ощущение, что она всем мешает, но уходить она не собиралась. Через три дня она наконец наденет свой мундир и начнет работать по-настоящему. Но сейчас все это не имеет значения. Ничто не имеет значения, кроме Зебры. Она в десятый раз пошла в туалет. На выходе из туалета зажужжал мобильник. Это была Анна.