Книга Найденный мир - Андрей Уланов

– Ну уж и без опаски, – хмыкнул Никольский. – Сорок пять – это уже горячая. Или нагревание ускоряется…

– Если ускоряется, это тем более тревожный признак, – проворчал Обручев.

Зоолог повернулся к нему.

– Извержение? – Голос его дрогнул.

– Возможно. – Обручев тяжело поднялся с колен, опираясь на влажные, теплые камни. – Кажется, я становлюсь стар для полевой работы. Спина меня доконает… Возможно, что близится извержение. А может, вулкан поворчит день-другой, да и задремлет снова. Заранее никогда нельзя сказать.

– Даже если извержения не будет… – напряженным голосом проговорил Мушкетов, глядя на закат, в сторону не видного из лагеря кратерного вала. – Подземные воды закипают.

Старший геолог нахмурился.

– Источники пробиваются на дне кратера, – продолжал его младший товарищ, как бы намечая путь мысли. – Глубины Зеркальной бухты насыщены вулканическими газами… Донные воды постепенно нагреваются…

– О проклятье, – выдохнул Обручев, тоже оборачиваясь в сторону кратера.

Воцарилось зловещее, но, к счастью, краткое молчание.

– Может, теперь объясните мне, профану, в чем дело? – с некоторым раздражением проговорил Никольский, щурясь в закатных бестеневых сумерках.

– Мы, кажется, неверно оценили происхождение осадков, которые я вам показывал, Александр Михайлович, – пояснил Обручев. – Морские воды на дне бухты насыщаются ядовитыми газами под давлением. Но растворимость газов с нагреванием падает. Возможно, газированная вода как бы вскипает разом под давлением, а может, действительно начинает испаряться, и газы смешиваются с водяным паром, но кратерное озеро может буквально вскипеть в любую секунду и выплеснуться за края чаши безо всякого извержения, обрушив на окружающую равнину вал горячей воды и донных осадков. Такой механизм даже лучше подходит к тем следам, что мы обнаружили.

– То есть нас в любой момент может накрыть, – с неестественным спокойствием заключил Никольский. – Ну, это мы и раньше знали… хотя и не так ясно.

– Нас, может, и пронесет, – поправил Мушкетов. – Мы относительно далеко от вулкана, и холм заслонит лагерь от волны. Но наши товарищи на берегу…

– И мы ничем не можем им помочь, – вытолкнул Обручев с трудом. – Ни предупредить, ни отозвать.

Молодой геолог стиснул кулаки. Обручев вдруг заметил, что его легкомысленный и восторженный в начале экспедиции товарищ повзрослел.

– Это мы еще посмотрим, – проговорил Мушкетов. – Отозвать – не знаю… но предупредить их мы обязаны.

– До берега не меньше трех часов пути, – напомнил Никольский. – Днем.

Он кивнул в направлении закатного зарева, подпалившего горизонт.

– Я помню, – тем же звонким голосом ответил молодой геолог. – Я… справлюсь.

– Герр майор, – скатившийся с холма матрос был не на шутку встревожен, – похоже, броненосец разводит пары!

– Готовится к выходу? – изумленно переспросил Форбек. – Проклятье, как же не вовремя. Мы еще не готовы, к тому же слишком светло…

– После всего, что случилось, просто взять и уйти?! – Отто Шнивинд недоверчиво покачал головой. – Не верю. Лайми командует безумец, но до сих пор в их действиях все же присутствовала некая логика. Они ведь не снимали людей с «Ильтиса»? – развернувшись, спросил он у наблюдателя.

– Никак нет, герр лейтенант. За последний час между кораблем и берегом прошел только ялик.

– Значит, – возбужденно продолжил Отто, – уходить они собираются ненадолго. Но зачем?

– Понятия не имею! – признался майор. – И это плохо. Если противник делает что-то, чего мы понять не можем…

Не договорив, он замолк, видя, как закаменело лицо стоявшего напротив русского капитана.

– «Манджур»! – выдохнул сквозь стиснутые зубы Колчак. – Он держится в прямой видимости берега, чтобы иметь возможность видеть наши сигналы. Если броненосец на полном ходу выйдет из бухты, он сможет отрезать «Манджур» от прибрежного мелководья, а затем – догнать и абордировать.

– Или попросту расстрелять! – согласно кивнул Форбек. – А значит, нашу атаку придется начинать как можно быстрее…

– Но, – попытался возразить Отто, – если мы нападем в тот момент, когда броненосец будет вне бухты, это существенно упростит нашу задачу.

– Только ее первый этап, – ответил вместо майора Колчак. – «Ильтис» мы захватим, а дальше? Ваша канлодка прочно сидит на мели, стащить ее без посторонней помощи невозможно. А когда броненосец вернется… во-первых, это может случиться засветло – уже достаточно, чтобы пустить ко дну все нашли планы. Или у них будет какой-то условный сигнал. Нет, я согласен с герром Форбеком, промедление сейчас подобно смерти.

– Но по плану мы должны были идти на абордаж ночью, когда большая часть экипажа спит, – напомнил Отто. – Если же в самом деле собираются выйти для атаки вашего корабля, то экипаж будет на своих местах, готовый к бою.

– Значит, – невозмутимо, словно все случившееся было еще вчера задумано лично им, заявил Форбек, – мы слегка изменим наш план. Сделаем, – он перешел на полушепот, заставляя офицеров наклониться ближе к нему, – так…

Десятью минутами позже на песчаный берег в полуверсте от канлодки выскочила группа людей, тащивших за собой нечто длинное. Добежав до воды, они поспешно выпустили свою ношу, оказавшуюся небольшим плотом, после чего часть носильщиков бегом устремились обратно к зарослям. Оставшиеся шестеро принялись споро – насколько это было возможно с досками вместо весел – выгребать подальше от берега.

Если бы эту сцену увидел «товарищ Рыбак», он, должно быть, изрядно бы удивился, узнав среди гребцов своего бывшего напарника. Однако перебежчик в данный момент был надежно заперт в карцере броненосца и никак не мог помешать Щукину клясть сквозь зубы холодную воду, ноющий бок и собственную дурость, дернувшую его не просто вызваться в командиры «охотников», но и перебороть яростное сопротивление Колчака. Впрочем, помимо декларированного желания «искупить вину» – которого эсер на деле особо и не ощущал – у бывшего боевика имелся и куда более веский довод: его специфический опыт. Матросы, что русские, что немецкие, и пехотинцами-то в массе своей были неважными, а уж рассчитывать, что среди них окажется сразу несколько прирожденных «ночных охотников», вроде легендарного Кошки, было бы просто нелепо.

Последние метры до нелепо скособочившейся при отливе кормы «охотники» гребли особенно сторожко, буквально по вершку. Пока что надежды Леттов-Форбека оправдывались: навстречу темной бесформенной груде жмущихся к доскам людей не раздалось ни окрика, ни тем более выстрела. Британский призовой экипаж был куда более озабочен вползшей на берег носовой частью, чем оставшейся в «безопасной» воде кормой.

Вытянув руку, Щукин коснулся обшивки, заставляя плот развернуться вдоль борта. Двое средних гребцов аккуратно положили весла, встали на колени – на шаткой платформе наскоро сколоченного плота это действие требовало немалой ловкости, – согнулись и, оттопырив полы шинелей, образовали нечто вроде закрытой с трех сторон палатки. Еще полминуты, и под шинельным пологом вспыхнул огонек спички, тут же весело перепрыгнувший на крохотный факел из пропитанной керосином ветоши. Умом Щукин понимал, что риск этот был минимален – выпуклость борта сейчас надежно предохраняла их от взгляда с палубы – и необходим. Однако у сжавшегося в ожидании выстрела сердца были свои резоны. Оно словно бы замерло в груди на долгие секунды, пока с окаймлявших бухту холмов не раздался ответный сигнал – вопль неведомой твари, похожий на уже привычные вопли сордесов, но еще более резкий, пронзительный. Крик не успел затихнуть, как в ответ ему подала голос другая тварь, третья подхватила – и вот уже целый доисторический хор принялся выводить свой тоскливый напев.