Книга Все ради любви - Кристин Ханна

— Я сама все испортила.

— Как?

— Я пообещала ей отдать ребенка, а потом сбежала. Теперь она меня ненавидит.

— Значит, ты с ней даже не поговорила? Просто взяла и сбежала?

— Мне было страшно смотреть ей в глаза.

Миссис Мок помолчала и прищурилась, изучая Лорен. Наконец она сказала:

— Закрой глаза.

— Но…

— Закрой! — строго повторила миссис Мок.

Лорен послушно закрыла глаза.

— А теперь представь свою мамашу.

Перед Лорен тут же предстал образ матери — с платиновыми волосами она сидит на продавленном диване. Она одета в потертую джинсовую мини-юбочку и коротенькую футболку. Ее некогда красивое лицо осунулось и покрылось сеточкой морщин. В правой руке она держит сигарету, над которой вьется дымок.

— Представила.

— Вот что происходит с женщиной, когда она сбегает;

Лорен медленно открыла глаза и посмотрела на миссис Мок.

— Лорен, я видела, как ты старалась пробиться в этой жизни. Ты таскала домой горы книг, работала на двух работах и получила стипендию в «Фиркресте». Ты платила за квартиру, когда твоя непутевая мать спускала все заработанное в «Прибое». Ты подавала надежды, Лорен, я видела это. Ты знаешь, как редко среди жильцов этого дома проявляются такие качества?

Надежды. Лорен снова закрыла глаза, но на этот раз представила Энджи, стоящей на террасе и глядящей на океан. Ее темные волосы трепал ветер. Она повернулась, увидела Лорен и улыбнулась: «А вот и ты. Как спалось?» Это было даже не воспоминанием, а зарисовкой одного обычного утра.

— Тебе же есть куда пойти, верно? — сказала миссис Мок.

— Я боюсь.

— Нет, нельзя идти по жизни с такими мыслями. Я знаю, чем заканчивается путь, когда человека ведет по нему трусость. Ты тоже это знаешь. В квартирке вроде той, что наверху, и с горой неоплаченных счетов.

— А что, если она не сможет простить меня?

— Прекрати, Лорен, не строй из себя дурочку, — отмахнулась миссис Мок. — А что, если сможет?

— Ты же репортер, как-никак. Найди ее.

— Энджи, мы уже сто раз обсуждали это. Я просто не знаю, с чего начать. Дэвид обзвонил всех ее подружек. Никто ничего не знает о ней. Парень на автовокзале не помнит, чтобы продавал ей билет. Ее прежняя квартира сдана другим людям, управляющая практически бросила трубку, когда я стал расспрашивать о Лорен. В приемной комиссии университета сказали, что она отказалась от стипендии. Я не представляю, куда она могла поехать.

Энджи нажала кнопку кухонного комбайна, и кухню наполнил громкий воющий звук. Она смотрела, как ягоды черники превращаются в однородную массу, и размышляла над тем, что еще можно предложить.

Но предлагать было нечего. За последние сутки они с Конланом обсудили эту тему со всех сторон. Лорен просто исчезла, что было несложно в этом огромном суетливом мире.

Энджи остановила комбайн, сняла крышку и всыпала в содержимое сахар. Ее сестры всегда утверждали, что готовка имеет терапевтический эффект. Это ее третий ягодный пирог. Еще немного такой терапии, и она взвоет.

Конлан подошел, обнял ее и поцеловал в затылок. Энджи вздохнула и прижалась к нему спиной.

— Мне страшно от мысли, что она совершенно одна. Только не говори, что она не одна. Она же совсем ребенок, о ней самой надо заботиться.

— Она теперь мать, — ласково напомнил Конлан. — В своем беспокойстве ты совершенно забываешь о малыше.

Энджи повернулась к нему лицом и положила руки ему на грудь. Она ощутила, как под ладонями бьется его сердце, ровно и сильно. Каждый раз, когда за последние сутки ее охватывала растерянность, или безнадежность, или отчаяние, она подходила к нему, прижималась и успокаивалась. Он удерживал ее, как якорь.

Конлан поцеловал ее и, не отрываясь от ее губ, прошептал:

— Она знает, что ты любишь ее. Она вернется.

Энджи знала, как ему хочется верить в это.

— Нет, — возразила она, — не вернется. И знаешь почему?

— Почему?

— Она думает, что я никогда не прощу ее. Мать не научила ее самому важному. Она не осознает, что сама простила свою мать — или простит, как только та объявится. Она еще не знает, какой прочной может быть любовь, она уверена, что любовь может только разрушаться.

— Странно, Энджи, ты тревожишься о Лорен, но ни разу не заговорила о ребенке.

— В глубине души я знала, что она не сможет отдать его. — Энджи вздохнула. — Жаль, что я ей этого не сказала. Может, тогда она не сбежала бы.

— Но ты объясняла ей, что главное в жизни. И она слышала тебя. В этом я не сомневаюсь.

— А я сомневаюсь.

— Знаю. Когда у Лорен родился ребенок, ты говорила ей, что любишь ее и гордишься ею. Когда-нибудь, когда она перестанет корить себя за то, что сделала, она вспомнит твои слова. И вернется. Может, мать и не научила ее любви, но ты-то научила. Рано или поздно она во всем разберется.

У него всегда это отлично получалось — сказать именно то, что ей хотелось услышать.

— Конлан Малоун, я когда-нибудь говорила тебе, как сильно я тебя люблю?

— Только говорила. — Конлан перевел взгляд на духовку. — Сколько этой штуке еще печься там?

Энджи улыбнулась:

— Пятьдесят минут.

— У тебя хватит времени еще и доказать мне свою любовь. И не один раз…

Энджи поцеловала спящего мужа и осторожно, чтобы не разбудить его, выбралась из кровати. Надев спортивный костюм, она вышла из комнаты.

В доме было тихо. А она уже и забыла, что бывает такая оглушающая тишина. А вот от детей бывает столько шума…

— Где ты? — прошептала она, обхватив себя за плечи.

Мир, лежащий за пределами дома, огромен, а Лорен так неопытна. В голове Энджи пронеслись десятки пугающих сюжетов, как кадры в фильме ужасов. Она пошла на кухню, собираясь сварить себе чашку кофе, но по пути увидела коробку. Она стояла у стены в коридоре. Наверное, Конлан принес ее сюда вчера утром, перед тем как они поехали в роддом.

Вчера, когда все еще было по-другому.

Энджи понимала, что не надо смотреть на коробку, надо убедить себя, что ее здесь просто нет. Но так поступила бы она прежняя, только это притворство ни к чему хорошему не привело бы.

Энджи решительно подошла к коробке, опустилась рядом с ней на колени и открыла ее. Сверху, на розовой байковой пеленке, лежал ночник, изображающий Винни-Пуха. Она достала его и принялась разглядывать. Как это ни удивительно, но она не расплакалась и ее не пронзила боль от потери малыша, которому предназначался ночник. Вместо этого она отнесла светильник на кухню и поставила на стол.