Книга Больная любовь. Как остановить домашнее насилие и освободиться от власти абьюзера - Джесс Хилл

Дело вернули в Семейный суд. Но сотрудникам службы по защите детей нужно было куда-то поместить ребенка на время разбирательств. Он хотел поехать к бабушке с материнской стороны, но отец – на тот момент все еще его единственный законный представитель – не дал на это согласия. Со своей стороны он предложил мальчику поехать к другу семьи. Алекс, которому к тому времени было уже 13, отказался. Тогда отец заявил, что отправит сына в детский приют на два месяца и добавил: «Там у него будет время подумать о том, что произошло». «Целых два месяца я не имел права даже поговорить с мамой или старшим братом – ни лично, ни по телефону», – рассказал мне Алекс. В суде органы опеки потребовали охранный ордер, ограждающий сына от посягательств отца, а также разрешение жить с матерью. «Наконец появилось новое судебное распоряжение, позволяющее мне быть с ней! С тех пор я живу счастливо», – резюмировал подросток во время нашей беседы.

Судебный процесс требует от родителей таких больших эмоциональных и материальных затрат, что они, по сути, боятся обращаться к горе-служителям Фемиды.

К моменту написания этой книги прошло четыре года со дня той встречи. Алексу сейчас 18. К огромному сожалению, счастливого конца у этой истории нет. У молодого человека диагностировали посттравматичское стрессовое расстройство. Врач сказал, что это состояние вызвано длительным и мучительным переживанием насилия со стороны отца и шестилетней разлукой с матерью. Юноша страдает от болезненных флэшбэков, приступов тревоги, у него возникают проблемы с памятью. Случались также диссоциативные эпизоды, когда он переставал ориентироваться во времени. Симптомы расстройства были столь сильны, что он не мог толком учиться, а сейчас не может работать. На восстановление, скорее всего, понадобится еще несколько лет. Вместо того чтобы строить самостоятельную взрослую жизнь, Алексу теперь приходится полагаться на то, что ему будут выплачивать небольшую пенсию. В 2015-м тогда еще четырнадцатилетний подросток признался мне, что организовал группу поддержки для других детей, которых принуждали жить с родителями, которых те боялись. Он собирается вести правозащитную работу в интересах детей, к голосу которых не прислушиваются во время судебных процессов. «Мне очень не хочется, чтобы ребенка забирали у любящей матери или отца и передавали абьюзеру, – сказал он. – Я готов бороться за то, чтобы у других детство не было растоптано так, как мое».

* * *

Когда жертвы домашнего насилия говорят о том, что, участвуя в процессах Семейного суда, они будто попадают в зазеркалье, я им верю. За все время журналистской работы никакая тема не вызывала у меня такого отчаяния и растерянности, как эта. Исследуя семейное право, я была абсолютно дезориентирована. Создается впечатление, что все составляющие этой системы существуют в какой-то параллельной вселенной. В ней вообще не понимают, что такое абьюз в семье и какое воздействие он оказывает на детей. Просто что-то «подкрутив» в Законе о семье, мы ничего не изменим. Проблемы коренятся в самой нашей культуре, и это накладывает отпечаток на правовую сферу, сказывается на работе судей, экспертов, адвокатов. Уже не раз предпринимались попытки преодолеть несовершенство законодательства. Чтобы загладить ущерб, который нанесли реформы Говарда, правительство Джулии Гиллард[157] в 2012-м внесло некоторые поправки в закон. «Исследования ясно показали, что родители боятся обращаться в суд с жалобами на домашнее насилие», – заявила тогдашний генеральный прокурор Никола Роксон. В итоге формулировка о «дружественно настроенном родителе» была удалена, а определение домашнего насилия расширено, так что в него вошли формы поведения, связанные с принудительным контролем (такие, как слежка, ограничение контактов жертвы с друзьями и родственниками, постоянные унизительные насмешки, намеренная порча имущества). Также было расширено определение «домашнее насилие над ребенком». Теперь оно включает в себя присутствие детей при актах агрессии по отношении к другим членам семьи. Семейный суд обязали опрашивать всех родителей, претендующих на опеку, имел ли место абьюз или угроза абьюза в ходе их общения друг с другом. На бумаге выходит, что суды, рассматривающие семейные конфликты, получили все инструменты для того, чтобы поставить безопасность ребенка на первое место.

С тех пор прошло семь лет, но истории вроде тех, что описаны выше, до сих пор случаются. Адвокаты и по сей день предупреждают своих клиентов, что заявлять об абьюзе небезопасно. Юристы по-прежнему уговаривают матерей дать согласие на ордер суда, который может поставить ребенка в уязвимое положение. Судьи снова и снова призывают женщин забыть старые обиды и «подумать о детях», а также пеняют жертвам, что те зря поднимают «поросшие быльем воспоминания». Как будто насилие само собой исчезает, когда отношения двоих заканчиваются! «Пока Семейный суд не будет работать нормально, никто не имеет право советовать женам, что им, мол, следует просто уйти от агрессора», – сказала мне одна женщина-адвокат, Никки[158], которая сама прожила с домашним тираном десять лет после того, как он впервые поднял руку на ее ребенка. Она знала, как несправедливо семейное законодательство обходится с пострадавшими от абьюза и как тяжело будет запретить мужу доступ к ребенку. Поэтому предпочла остаться в браке – так проще было следить за действиями агрессора. «Только так я могла защитить сына», – подчеркнула она. Если один из родителей все же решится сделать честное заявление в Семейном суде, ему, возможно, повезет: судья будет в курсе, что такое абьюз, адвокат поверит в искренность заявителя, эксперт будет достаточно квалифицирован, чтобы распознать признаки злоупотреблений. Но очень часто в таких случаях истца годами таскают по судам. Бюрократическая волокита подчас длится еще очень долго после завершения отношений с абьюзером. Фактически сам заявитель подвергается судебному преследованию, а служители Фемиды продолжают его тиранить, пока ребенок не подрастет и не сможет сам решать, с кем ему жить. Среди тех, кто рассказывал мне подобные истории, конечно, преобладали женщины. Но я таких знаю нескольких отцов, у которых были доказательства того, что они подвергались абьюзу в браке, и при этом они столкнулись с такой же непрофессиональной оценкой со стороны экспертов и недоверием со стороны судей.

В 2016 году стартовали с разницей примерно в месяц две громкие кампании по реформированию семейных судов. [40] На фоне подготовки к выборам федерального уровня Рози Бэтти выступила с планом преобразований из пяти пунктов, разработанным организаций Women’s Legal Service. В Национальном пресс-клубе Рози представила презентацию этой программы. «С тех пор как я потеряла Люка, – сказала она, – ко мне обращалось множество женщин. И первейшей их жалобой было несовершенство семейного права и бюрократическая система, которая доводила их до полного отчаяния». Это стало главной заботой правозащитниц, так как «множество людей внутри системы просто не понимают или не желают понимать сложную природу домашнего насилия». Проект Бэтти и ее единомышленников предполагает такие реформы, как разработка специального протокола для рассмотрения случаев домашнего насилия в судах по делам семьи, увеличение финансирования некоммерческой правовой поддержки для жертв, специальные образовательные программы для юристов и работников суда, помогающие им больше узнать об абьюзе и психологических травмах. Через месяц после презентации общественная группа по защите детей Bravehearts («Храбрые сердца»), созданная Хетти Джонстон, выпустила 277-страничный доклад и призвала Королевскую комиссию проверить деятельность семейных судов. В последние дни 2018 года коалиция федеральных политиков вместе с общественными организациями с Джонстон во главе, а также другие активисты еще раз выступили с требованием направить комиссию в суды. Письмо, подписанное 17 сенаторами, тремя членами нижней палаты парламента, а также представителями сорока НКО, гласило: «Нынешняя система дисфункциональна и опасна. Она ежедневно наносит серьезный ущерб детям». [41]