Книга Чеширская улыбка кота Шрёдингера: мозг, язык и сознание - Татьяна Черниговская

У каждого существа свой мир, и «тексты» для его расшифровки принципиально иные. Мамардашвили обсуждает это так: «Ведь эволюция могла пойти совершенно иными путями, и существуют возможности какого-то совершенно другого, даже невообразимого для нас устройства нервной системы, как возможна и вообще другая основа жизни, чем та, которая реализована на белковой основе. И тогда это соответствовало бы совершенно иной физической конфигурации, наглядный материал которой мог бы быть использован для моделирования феномена осознавания. А последний, раз он есть, одинаков в любом возможном сознании – в сознании марсианина, червя, существа с фацетными глазами, у которого смена зрительных состояний во времени происходит, видимо, совершенно иначе, непредставимым для нас образом» [Мамардашвили, 2002] Представление о мозге как о «пчелином фасеточном глазе» (метафорически выражаясь) или суперкомпьютере, собранном из одинаковых «пикселей» и занимающем целый дом, ни на йоту не приблизит нас к разгадке важнейшего вопроса: как из идеального формируется материальное, и наоборот? Обойти этот вопрос невозможно – он главный.

Человеческий мозг – это про человека. Не про дельфина или шимпанзе или ворона. Он не может быть вычислен, а тем более понят логически безукоризненным усложнением сведений о мозге более «простых» видов. Тем более он не может быть понят на основании таких экстраполяций. Собирание сведений о единицах и алгоритмах, лежащих, как нам представляется, в основе мозговых механизмов психической деятельности других существ, не приведет к прорыву в понимании высших психических функций человека, сознательных и бессознательных процессов. Мозг – не сумма миллиардов нейронов и их связей, есть еще индивидуальный опыт, который сформировал наш мозг и настроил его. Значит и изучать его нужно не так, как мозг других обитателей Земли. Да, составные части у нас похожи или даже идентичны, но сети, которые они порождают, имеют не количественное, а качественное отличие. Восприятие – активное извлечение знаний и конструирование мира. Как писал Лотман, у человека есть символическое сознание, язык, способность к творчеству, семиосфера особого характера. Только человек творец своих миров, музыки, математики, мифов, танца, визуальных искусств. Но развитый человек. Нельзя опять не вспомнить Мамардашвили, говорившего о миллионах книг, наполненных немышлением.

Почему искусство? Конечно, искусство говорит своим языком, это не копия жизни, а отдельный мир, или даже концепция мира. В своем крайнем варианте это эксперименты с абстрактным и концептуальным искусством. Разве концепция мира может быть у искусственного интеллекта, создающего картины или музыку? Искусство – это интерпретация, причем всегда разная и авторская. Разве может речь идти о интерпретации, идущей от компьютерной программы? Вероятно, может, но к человеческому миру это не имеет никакого отношения. С. П. Капица подчеркивал, что человечество – это система, охваченная культурным, интеллектуальным взаимодействием, которое зародилось с появлением разума у человека. Лотман уподобляет текст зерну, содержащему в себе программу будущего развития; внутренняя недоопределенность его структуры содержит резерв для его динамики. Такое понимание «сцепления с реальностью» говорит нам ясно: человек живет в качественно особом мире, динамичном и зависящим от разных видов контекстов. Поразительно, как мозг справляется с постоянно меняющимся миром. Двойственность, если не сказать полисемантичность текста (в широком смысле слова) указывает: текст знает больше автора, и Лотман называл это самовозрастающим логосом. Смена смыслов одного и того же объекта в зависимости от меняющегося контекста (как в известном психологическом эксперименте с лицами/вазами) зависит от взгляда, и этих взглядов может быть у одного и того же интерпретатора много. В мозгу всем места хватит. А в случае, если мозг находится в патологическом состоянии, это может проявиться в синдроме множественных личностей. Нельзя не задать вопрос: как можно не учитывать этого, исследуя сознание и то, что его порождает?

Почему барокко? Барокко – это неправильная жемчужина; неровная, уникальная жемчужина – символ барокко, его знак. Слово «барокко» предположительно происходит от португальского perolabarroca – жемчужина или морская раковина причудливой формы; или от латинского baroco – мнемоническое обозначение одного из видов силлогизма в схоластической логике (примечательно, что похожие латинские слова barlocco или brillocco также использовались в схожем значении – жемчужина необычной формы, не имеющая оси симметрии). И действительно, изобразительное искусство и архитектура этого периода характеризовались весьма изощренными формами, сложностью, пышностью и динамикой.

Для образования жемчужины в раковине, лежащей на дне океана, нужна песчинка, что-то неправильное, инородное. Совсем как в искусстве, где истинно великое часто рождается «не по правилам». Теперь я понимаю, что «ошибка» или обращение с правилом на грани риска и есть та зона, где возникают и развиваются животворные элементы искусства. Хороший мозг, как мне думается, устроен по аналогии с барокко. Он, подобно Караваджо, выхватывает из фона лица и объекты (вспомним И. П. Павлова с его лучом внимания). Мозг высвечивает необычные, нетривиальные черты мира, борется с тьмой. Когда мы смотрим на барочные полотна, видим то, как мы смотрим на любые картины, регистрируя это с помощью современной методики, фиксирующей, как глаз (точнее, наше внимание) движется по картине. В отличие от ренессанса в искусстве и наших механистических представлений о мозге былых (а отчасти и нынешних) времен, мы начинаем видеть сейчас черты мозговых процессов, характерные именно для барокко.

Барокко перевернуло искусство, так же как знание о мозге переворачивает науку и не только естественную, но и, среди прочего, антропологию и лингвистику. Мозг, как и художник барокко (например, в загадочной картине Веласкеса «Менины»), любит играть в зеркала: он даже может, как предлагается и зрителю, смотреть из зеркал или вообще появляться только в зеркалах, не присутствуя «в кадре», и смотреть на нас «оттуда». Разве так не происходит в случае слома мозговых процессов, приводящих к психотическим расстройствам? В барокко нет пустот, все заполнено и дает разное впечатление в зависимости от широты и глубины взгляда, и в этом смысле барокко всегда движение и мимолетность. Очень современный стиль! Возможно даже, барокко – это будущее.

Тонкий исследователь этого стиля В. Э. Маркова пишет, что природа барокко противоречива и поливалентна. Таков и мозг, который по аналогии с речевыми жанрами в лингвистике для искушенных и неискушенных может использовать то, что она называет проблема двух манер: знатоки и дилетанты требуют разных языков, разных когнитивных ассоциаций и приемов. Маркова цитирует П. Либери: «Он писал для знатоков, как об этом говорил открыто, кистью легкой и непринужденной, которая сохраняла незаконченность; а для невежд – кистью старательнейшей, которая позволяла увидеть тщательно выписанной каждую часть картины, и волосы при этом были написаны так, что их можно было пересчитать… Не чрезмерная выписанность составляет совершенство каждого художника: два титана живописи – Тинторетто и Джордано, чем меньше к ней прибегали, тем большего успеха добивались у знатоков» [Маркова, 1987].