Книга Анжелика в Новом Свете - Анн Голон

Как можно было настолько потерять разум, настолько заблуждаться, чтобы осмелиться бросить вызов такому человеку, как граф де Пейрак! Право, он просто лишился рассудка…

И вот он наконец достиг границ Мэна и теперь созерцал пустынные окрестности озера Мегантик. Еще целую долгую неделю, а то и две придется идти ему, прежде чем он доберется до своего форта, будет в безопасности, у своих!.. И облегчение, которое он почувствовал, выйдя за пределы Мэна, как бы свидетельствовало о том, что он признавал все земли, оставшиеся за его спиной, по ту сторону Аппалачского плато, уже принадлежащими тому, кто сказал: «Мэн будет моим королевством». Он признавал, что та граница, которой он достиг сейчас, и есть граница владений графа де Пейрака. Теперь он не возражал, пусть эти спорные земли останутся под властью завоевателя, который нарушил их девственные леса, верхом на лошади добрался до их сердца, до неизведанных озер, и там обосновался, чтобы установить свой закон и утвердить свой успех. Форт Вапассу, запрятанный в глубине черных скал, — словно военный корабль, что бросил там свой якорь. Якорь уже накрепко врос в почву. Легко его не выдернешь. И тот, кто его бросил, оказался там не случайно, он знал, что делает, к чему стремится. Теперь ПонБриан прекрасно осознавал это, и в течение всего пути он не смог отвлечься от ощущения, что, только добравшись до озера Мегантик, он избавится от де Пейрака, ибо будет уже за пределами его владений. И вот он здесь.

Еще несколько шагов, и он углубится в сверкающий туман долины, затеряется среди белых призраков, скроется, исчезнет, и де Пейрак уже не сможет догнать его. Все еще не сбавляя шага, он достигнет берега Святого Лаврентия, минует на пути деревянный форт, потом несколько деревень с каменными домами, раскинувшимися вокруг высокой колокольни, потом доберется до солидной фермы и остановится там, чтобы съесть около очага изрядную порцию соленой свинины, политую обжигающим растопленным салом. Только там он почувствует себя в безопасности, там — Канада.

Но тогда он лишится самого дорогого, что есть у него, — своей мечты, разодранной, раздерганной ветвями мертвых деревьев, мечты, искромсанной на мелкие куски, которые остались лежать на белой равнине вдоль всего его следа…

Он вздрогнул, в ярости отряхнулся, разбрасывая вокруг себя снег,словно американский лось, которого собственная тяжесть окунула в сугроб,и он безуспешно пытается выбраться оттуда. Теперь он цеплялся за эту прозаическую мечту: посидеть у жаркого огня, держа на коленях вырезанную из вяза деревянную миску, наполненную солониной. Но после того, что он пережил в Вапассу, эта сцена приобретала привкус желчи. Ведь в Вапассу он тоже сидел у очага перед миской с горячим вкусным супом, с чаркой водки в руке, но там совсем рядом, в нескольких шагах от него, склонившаяся над очагом, с крепкими руками, была она, и он насыщался одним ее видом; от ее присутствия и огонь горел ярче, и пища казалась вкуснее, и на какое-то мгновение — он никогда не забудет этого — он ощутил полное счастье.

Он тяжело спустился с холма, склон которого, без единого кустика, был покрыт ледяной коркой. Каждый шаг все больше и больше отдалял его от несбыточных надежд, и, не имея сил ни отказаться от них, ни взвалить на свои плечи груз возмездия, он почувствовал себя несчастнейшим из людей. Когда он проходил по лощине, выводившей к берегу озера, индеец тронул его за руку и показал ему на что-то наверху, над ними, у спуска в лощину. Пон-Бриан разглядел какие-то темные силуэты, неожиданно оживившие пейзаж, пребывавший дотоле в ледяной неподвижности, и это бросило его в дрожь. Ведь столько времени ничто не шевелилось вокруг них, и вот ритм нарушен. Это «что-то» сразу показалось ему враждебным.

— Медведи? — пробормотал он.

И тут же сам пожал плечами, сообразив, какую глупость он сказал. Зимой медведи спят. Да и из тех зверей, которые не спят, он не встретил ни единого за все время пути. В самые холодные зимние месяцы волк, лиса и олень-карибу так затаиваются, что кажется, будто они исчезли навсегда, будто они решили уступить свою власть в этих лесах и горах суровой зиме.

— Индейцы?..

Но что делать здесь индейцам зимой? Они тоже не вылезают из своих хижин из коры и гложут там скудные запасы провизии. Еще не наступило время, когда голод бросит их на замерзшие звериные следы, чтобы любой ценой отыскать по ним оленя и, поймав эту редкую и тощую добычу, спасти свою жалкую жизнь.

— И все же это люди, — громко сказал Пон-Бриан.

Белые!.. Трапперы! И вдруг он закрыл глаза и замер, слушая, как во всем его существе гулко отдается тяжелый удар судьбы. Он уже знал, кто приближается к ним.

Глубокий вздох вырвался из его груди, образуя около рта облачко белесого пара, который медленно поднялся в морозном воздухе, как если бы его покидала уже лишенная земной оболочки душа.

Судорога страха пробежала по его телу от головы до пят. Потом он взял себя в руки. До чего он дошел,он, воин, который видел в своей жизни лишь сражения и смерти на дорогах!

Он выпрямился в полный рост и невозмутимо, с блуждающей на губах улыбкой посмотрел на графа де Пейрака и его сына, которые уже подходили к нему.

Глава 23

Он смотрел, как они приближаются к нему, две темные, такие неожиданные здесь фигуры, вырисовывающиеся на белом саване долины, и его взгляд был прикован не столько к графу де Пейраку, сколько к шедшему следом за ним его юному сыну.

В Вапассу он почти не обратил на него внимания. Теперь же он заметил, что юноша — точная копия человека, который его породил, но в то же время в его лице, особенно в выражении лица, может быть, в улыбке было что-то, неизбежно вызывавшее в памяти образ Анжелики. И, видя в этом двойном сходстве неопровержимое доказательство того, что женщина, о которой он грезит, принадлежит другому, что она связана с этим другим и с этим мальчиком узами, о крепости которых он, Пон-Бриан, никогда не догадался бы сам, он вдруг понял безмерную глубину своего одиночества. Ростом юноша еще не догнал отца, но в его движениях уже чувствовалась какая-то затаенная и бесшабашная сила, которая внушала опасение, а крепко сжатые яркокрасные губы, алеющие под меховым капюшоном, словно отражали его разумную волю. Да, этого юношу так легко не смутишь.

Они идут к нему, чтобы убить его. Они его убьют!

Пон-Бриан подумал о сыне: у него никогда не будет сына. Впрочем, может, он и был, но лейтенанта никогда не интересовало его возможное отцовство. Мрачная ярость поднялась в нем и помогла ему возненавидеть человека, который приближался к нему, чтобы потребовать удовлетворения, и который имеет все, чего не имеет он, Пон-Бриан, — жену, сыновей. Он уже готов был вскинуть поскорее свой мушкет и выстрелить, чтобы убить их обоих, но тут же с презрением к себе подумал, что такая мысль недостойна дворянина. К тому же он прекрасно видел, что граф не спускает с него глаз и сумеет в таком случае выстрелить раньше него — ведь слава о графе как о грозном стрелке уже докатилась до Канады.

«Пусть бы он лучше плавал по своим морям, этот де Пейрак!» — подумал Пон-Бриан, который готов был отдать все, чем владел, лишь бы избежать этой встречи. Личность де Пейрака с первого дня, как он увидел его, вызывала в нем огромную тревогу. Пон-Бриан даже рассердился тогда на графа де Ломени за то, что тот столь быстро воспылал симпатией к этому беспокойному незнакомцу. Уж не предчувствовал ли он, что ему предстоит умереть от его руки? Если бы он тогда пожелал заглянуть в собственную душу, он понял бы, что страдает главным образом оттого, что осознает, насколько де Пейрак выше его.