Книга Елизавета. Золотой век Англии - Джон Гай

Ясно предвидя опасность саморекламы такого рода, Фрэнсис Бэкон призывал своего покровителя действовать осторожнее. В своем прозорливом письме от 4 октября он умолял Эссекса отказаться от мысли, будто тот способен убедить королеву вести войну предложенным им способом. Вместо того чтобы противостоять ей, Эссекс должен сделать все возможное, чтобы завоевать ее любовь обходительными речами и (где это необходимо) лестью. Но лесть не должна быть лицемерной, как это выходило в случае со стихотворениями и сонетами Эссекса, в которых читались двусмысленные намеки[1012].

Продолжая свою мысль, Бэкон призывал Эссекса брать пример с Лестера или Хэттона — фаворитов, которые научились непринужденно и искренне льстить Елизавете (по крайней мере, ей так казалось). Радея об улучшении образа Эссекса, Бэкон утверждал, что в этом деле важно просчитывать, как будет воспринята та или иная информация. Эссекс же подобными мерами пренебрегал. В отличие от Лестера он создавал себе образ воителя даже тогда, когда это было совершенно неуместно, а ведь время и место все-таки имели большое значение. Ему надлежало помнить о том, что Елизавета была тем правителем, который «любит мир и не любит открытого противостояния». «Вы говорите, что война — это Ваш род деятельности, но если бы я был советником Вашей Светлости, то предложил бы Вам оставить такого вояку в Плимуте», — писал ему Бэкон[1013].

Учитывая склонности и мнения королевы, Бэкон заключает, что Эссекс будет неизбежно представать перед королевой необузданным скакуном — именно так она изволила выразиться накануне руанской кампании. Бэкон полагал, что Елизавета считала Эссекса человеком неуправляемым, злоупотребляющим ее привязанностью, незаслуженно получившим все свое достояние, рвущимся ко всенародной популярности и военной славе. «Я не знаю, — заключал Бэкон, — можно ли обрисовать образ опасней для любого живущего монарха, и тем паче Ее Величества, известной своей осторожностью?»[1014]

Гениальное описание. Из всех опасностей, которые перечислил Бэкон, наиболее пагубным для Эссекса было его стремление к славе и популярности. Бэкон полагал, что графу просто необходимо научиться быстро усмирять эти желания. «Используйте любые возможности, — предупреждал он, — чтобы не поддаваться своим желаниям»[1015]. Графу стоило бы научиться различать поведение в обществе и на войне и действовать соответственно. Советы Бэкона были вполне в духе Кориолана, героя одноименной пьесы Шекспира, тогда, впрочем, еще не написанной.

Более мудрых советов Эссекс не получал никогда. Существуют некоторые сомнения относительно того, отослал ли Бэкон это письмо или только отложил «в стол». Однако даже если он и отправил его, его совет вряд ли был услышан[1016]. На тот момент, несмотря на все обвинения и упреки со стороны королевы, между ней и Эссексом еще существовала эмоциональная связь. Однако вскоре связи этой суждено будет оборваться, даром что королева всегда была рада видеть Эссекса рядом в Новый год или в канун Крещения, как раньше его отчим. Но развязка трагедии была уже близко. Пока же война держала Эссекса на безопасном расстоянии от его судьбы.

16

Последний шанс

Вернувшись из Кадиса, упавший духом граф Эссекс начинает готовить ответ на ту оглушительную оплеуху, которую он получил за, как ему казалось, верную службу королеве. За эти несколько месяцев Роберту Сесилу удалось стать главным секретарем королевы, а значит, он был уже в двух шагах от должности своего отца. В это же время умирает лорд Хансдон, и молодому Сесилу удается выхлопотать освободившуюся должность лорд-камергера для своего тестя лорда Кобэма, тем самым заполучив полный контроль над королевой. Близкий товарищ архиепископа Уитгифта со времен охоты на авторов «памфлетов Марпрелата», Кобэм стал бы достойным соперником Эссексу. Однако в марте 1597 года он умирает, спустя полтора месяца после того, как у его дочери случился выкидыш, что закончилось и ее смертью. Роберт Сесил внезапную смерть супруги переживал очень тяжело. Проникновенное письмо со словами соболезнования и поддержки написал ему Рэли, который всегда отличался искренней готовностью поддержать своих товарищей:

Дорогой сэр, ведая, в каком состоянии Вы пребываете, я решил не приезжать лично, ибо Ваше здоровье для меня превыше моего желания. Хотя сейчас мне хочется быть рядом с Вами как никогда ранее, чтобы снять с Вас мучительную ношу или переложить хотя бы часть бремени на свое сердце. А пока умоляю Вас не затмевать Вашей мудрости страданием, но посмотреть на вещи прямо… Печаль не поднимает мертвых из могил, но вгоняет туда живых, и если бы я увещевал сам себя в подобной ситуации, то пытался бы сохранить терпение, ибо само оплакивание часто становится не меньшим злом, чем вызвавший его повод. Безгранично и невыразимо преданный Вам, У. Рэли[1017].

Граф Эссекс же страдал от финансовых трудностей. Его долги превысили сумму в 10 000 фунтов. Виной были вложения в экспедиции в Нормандию и Кадис. При этом годовой доход графа составлял 2500 фунтов с аренды и 3500 фунтов с откупа на налог на сладкие вина. Периодически он также выручал деньги с подарков королевы (некоторые были вполне щедрыми) или просил выплатить ему в качестве дарственной единовременное пособие[1018].

Однако в июне 1596 года в ситуацию вмешался Бёрли. Вскоре после растрат Эссекса в Кадисе он убедил королеву больше не подписывать никаких дарственных в одиночку — будь то для Эссекса или для кого-либо другого. Отныне на документе должны стоять подписи как минимум трех членов Тайного совета, одним из которых обязательно должен быть сам Бёрли. Эта решительная мера обычно истолковывается биографами Елизаветы как необходимость, вызванная возрастным ослаблением умственных способностей королевы[1019].

В действительности дело было не в потере хватки. Бёрли точно все просчитал. Он внес свое предложение сразу после того, как королева узнала о письме Эссекса членам Тайного совета, в котором граф сообщает о своем намерении вопреки приказам создать военную базу в Кадисе. Неудивительно, что на фоне этих вестей Елизавета быстро согласилась на меру, способствующую экономии королевских средств. В личной беседе она с трудом могла противостоять энергичному графу и сама понимала, что сильно избаловала его своими поблажками. Пришло время положить этому конец! Она могла позволить себе потворствовать ему, только если знала, что требуемых средств в итоге все равно не найдется. Это было вполне в ее духе — резко отозвать свою протекцию, переложив при этом ответственность на своих советников, которые привыкли многое терпеть.