Книга Время расставания - Тереза Ревэй

«Он ненавидит нашу профессию, папа! Он никогда не будет с нами работать. Ты можешь это понять?» Андре выглядел удрученным, в его взгляде Камилла уловила затаенную печаль. Неужели он так мало ее ценит? Ведь это она должна стать его наследницей, она, всей душой преданная их делу! «Однако его отец скорняк. Эта профессия должна быть у него в крови», — прошептал Андре, потерявшийся в собственных мыслях.

Камилла застыла от неожиданности. Что за странная фраза? Ее сердце колотилось так сильно, что девушка больше ничего не слышала. Андре, придя в себя, резко поднялся. Он наконец понял, что сказал лишнее, то, что не имел права говорить. Покраснев, месье Фонтеруа пробормотал, что ему необходимо встретиться с Дютеем. Его явное смущение лишь подтвердило подозрения Камиллы. Но молодая женщина не осмелилась заговорить с отцом на столь деликатную тему. Все, что ей оставалось, — это, опустив руки, поедать Андре взглядом, в то время как тот поспешно покидал кабинет. С тех пор эта фраза не выходила у нее из головы.

Ее брат Максанс сын другого мужчины?! Как давно отец знает об этом? Как он догадался? Внезапно у нее в памяти всплыли все детские обиды. Почему Андре всегда выказывал себя столь терпимым по отношению к Максансу? То, что он так любил сына, казалось Камилле несправедливым. Максанс не имел права на эту любовь, да он и не нуждался в ней, потому что ему досталась вся любовь и нежность Валентины.

Кто был любовником матери? Теперь Камилла еще меньше доверяла Валентине и постоянно искала в чертах Максанса сходство с кем-то из знакомых мужчин.

Но несколькими неделями позже у отца случился сердечный приступ, после этого все другие проблемы стали казаться ничтожными.

Камилла поняла, что Максанс никогда не сядет за этот овальный стол. Рано или поздно отец их оставит, и тогда административная верхушка будет вынуждена согласиться с тем, что лишь она одна может возглавить фирму.

Камилла положила руки на стол.

— Новый день — новые заботы, месье, — закончила мадемуазель Фонтеруа сухо. — А сейчас прошу меня извинить, я должна вернуться домой, чтобы быть рядом с отцом.

Все поднялись. Покидая кабинет, Камилла затылком чувствовала тяжелые взгляды управляющих.

Когда Сергей Иванович Волков подошел к Дому Фонтеруа, расположенному на бульваре Капуцинов, он обнаружил закрытую дверь. Ленты из черного крепа окаймляли дверной проем. На белом картоне, повешенном на уровне глаз, черные буквы складывались в следующие строчки: «В связи с кончиной господина Андре Фонтеруа, во второй половине дня, после трех часов, на время похорон Дом Фонтеруа будет закрыт».

Мужчина, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть, приблизил лицо к стеклу, прикрывая руками глаза. Люстры в вестибюле горели, но помещение было совершенно безлюдным, как будто затерялось во времени. Должно быть, все продавщицы тоже отправились на похороны.

— Если вы хотите поприсутствовать на службе, то это недалеко, всего в двух шагах, в церкви Мадлен.

Сергей обернулся. Полная женщина в белом фартуке примостилась рядом с тележкой, наполненной букетами цветов. Она смотрела на незнакомца, уперев руки в бока. В ее взгляде читалось откровенное любопытство парижанки и та дерзость, которая не переставала удивлять Сергея с самого утра, с того момента, как он ступил на землю Франции.

— А вы не местный! — насмешливо бросила торговка.

— Как вы догадались, мадам? — весело поинтересовался Волков.

Женщина постучала себя по носу.

— У меня отличный нюх, мой добрый месье. Вот уже тридцать лет я меряю шагами этот квартал, катя перед собой тележку с цветами, и всегда могу отличить иностранцев. Но в вас нет этой нелепости американцев, — добавила торговка, насупив брови, и Сергей почувствовал себя неуютно, понимая, что его наряд недостаточно элегантный. — Так все-таки, откуда вы родом?

— Из Советского Союза.

— Вот так штука! — воскликнула толстуха, округлив глаза. — Давненько я не видела настоящего русского. Ладно, идите, некогда мне тут с вами болтать.

И она вцепилась в тележку.

— Подождите, мадам. Вы сказали, что служба проходит в церкви Мадлен. А это где?

— Немного дальше, по правую сторону. Большая церковь с колоннами.

— Сколько стоят эти белые цветы? — спросил Сергей, роясь в карманах в поисках мелких купюр.

— Если вы хотите проститься с месье Андре, то я вам их отдам даром. Он всегда покупал у меня цветы, когда видел мою тележку.

И торговка сунула Сергею букет. Мужчина поблагодарил и широким шагом направился в том направлении, которое ему указала торговка.

Нервничая, Волков шел, глядя прямо перед собой, и порой задевал плечом прогуливающихся прохожих. Парижане громко выражали недовольство, Сергей бормотал извинения. Он чувствовал себя оглушенным этим ярким живым городом, который видел впервые, и Камилла представлялась ему тихой гаванью, до которой он должен был добраться как можно скорее.

Эта непредвиденная поездка выбила Сергея из колеи. Две недели тому назад его вызвали в кабинет директора. Как обычно, Константин Петрович Дубровин потягивал трубку, озабоченно хмурил низкий лоб, шмыгал крупным носом. Густые черные волосы, коренастая фигура… Казалось, этот человек был создан для того, чтобы противостоять всем житейским невзгодам, помня, что жизнь может оборваться в любой момент. В Советском Союзе никто не был застрахован от доноса. Чаще всего на основании бездоказательных обвинений скорый суд приговаривал вас к путешествию в вагоне для перевозки скота и десятилетиям заключения в лагерях, расположенных в наименее гостеприимной части Сибири.

Однажды вечером, выпив лишнего, Дубровин разоткровенничался со своим любимым сотрудником: «Ты знаешь, Сергей Иванович, все эти “малые народы Севера”, буряты с Байкала, якуты из Восточной Сибири или те же ханты и манси, которые всю жизнь спокойно разводили северных оленей и поклонялись медведям, прежде выплачивали царю дань соболями. Русские колонизаторы брали в заложники их сыновей и шаманов, чтобы не сомневаться в том, что подать будет доставлена вовремя. Сегодня весь русский народ стал заложником, и ясак[70], выплаченный отцу народов, был оброком из слез и крови». Сергей слушал молча. За менее дерзкие высказывания любого гражданина могли отправить на верную смерть в угольные шахты Казахстана или в ад Колымы, где, согласно поговорке, «зима длится двенадцать месяцев, а все остальное время — лето».

В тот же день, устроившись в кресле за своим письменным столом, покрытым зеленым сукном, Дубровин вызвал Сергея и предложил ему сесть.

— Ты едешь в Париж, товарищ Волков, — сообщил он без всякой подготовки, сверкнув темными веселыми глазами. — Сталин умер, но его дело живет. Наш великий вождь неосмотрительно пообещал в прошлом году жене иранского шаха роскошный подарок. Черное золото одной страны против черного золота другой. Наши самые роскошные соболя в обмен на нефтяную концессию. Это наше будущее… Тебе поручается передать драгоценный дар в один из крупнейших парижских Домов моды, выбранный иранцами для пошива манто.