Книга Роза ветров - Андрей Геласимов

— Узнаешь? — спросил командир «Байкала». — Отдам тебе брата. Только за это покажешь мне вход в Амурский лиман. Иначе можешь меня зарезать… И вели своим людям выстрелить три раза… Скорей, а то не успеем.

Троекратный выстрел являлся условленным с «мастеровыми» сигналом, по которому они должны были отложить намеченную на полночь атаку. На берег они высадились чуть поодаль от того места, где Невельской сдался каторжникам, и теперь, окружив лагерь, ждали времени, чтобы начать. К счастью, все завершилось благополучно.

Услышав сигнал, «мастеровые» вышли из тьмы, обступили Невельского и освобожденных матросов, а затем с оружием наготове двинулись назад к морю. Каторжники следовали за ними в темноте до самого берега, и время от времени моряки слышали их брань.

— Отправь кого-нибудь к шаману, — сказал Гурьев стоявшему рядом с ним у воды каторжнику. — Передай, что дочку его русские с большого корабля увели, а мы ни при чем. Хотя, нет, погоди… Брата заберу завтра, тогда передашь.

Он смотрел вслед уходящим по лунной дорожке двум шлюпкам, и ненависть его была больше любви.

7 глава

Наутро окрестности заволокло густым дымом. Где-то южнее на Сахалине ночью загорелись леса. Поэтому лодки Гурьева на «Байкале» увидели, когда они уже подошли к самому борту. Каторжные вынырнули из мутной пелены подобно морским призракам и громко застучали веслами по обшивке.

Никому не пришло в голову предупредить шаманскую дочку о прибытии беглых, и как только Гурьев поднялся на палубу, он столкнулся с ней нос к носу.

— Ты смотри, кто тут у них, — осклабился он и протянул руку к Тымгук. — Принарядилась.

Девушка замерла на месте, словно парализованная, и только глаза ее, прожигавшие Гурьева насквозь, говорили, что она очень жива.

— Вернешь мне ее, барин? — повернулся каторжный к Невельскому. — Не твоя ведь она. Чужое нехорошо брать.

— А тебе, значит, можно?

— Они мне сами их отдают. Вот тебе крест! Защита моя чего-то да стоит.

— Какая защита? От кого?

— Да мало ли от кого. Народу пришлого тут на кораблях много шляется. Ты, например! — Гурьев захохотал.

— И эту сами отдали?

Каторжник вздохнул и развел руками.

— Эту — нет. Врать не буду. Случайно ребята ее в лесу прихватили. А она потом Уюк мою взбаламутила. Зарезать меня ночью подбила. Отдай мне ее. Посчитаться хочу.

Ничего не ответив, командир «Байкала» приказал привести на палубу Завьялова. Братья обнялись, и потом Гурьев долго чинился с Невельским по поводу обещанного в своем лагере.

— Как же я тебе покажу лиман, барин, когда дым и ни зги не видно?

— На карте укажи.

— Не умею я ваших карт.

— Хитрить перестань! Чего хочешь? Только говорю тебе сразу — девушку гиляцкую не отдам.

— Да Бог с ней! У меня об другом голова мается.

— О чем же?

— Ну, как о чем? Я тебе все расскажу, а ты брата не отпустишь. Вас тут, гляди, сколько. Да при пушках. Потопите нас одним залпом.

После того, как лодка с Завьяловым растворилась в дымной мгле, Гурьев исполнил свое обещание.

— Не там ты ищешь, барин. Нет здесь входа в лиман.

— Где же он?

— На той стороне — у матерого берега.

— Подробней.

— Напротив нашего мыса на Татарском берегу такой же виднеется.

— Знаю, это мыс Ромберга.

— Да по мне — хоть паршивой собаки. В общем, к нему держи. За ним гора есть. Как дым уйдет, сразу ее увидишь. С моря на остров похожа. Вот рядом с этой горой вход в лиман. Она — главный знак.

— Точно?

— Вот тебе крест! — Гурьев осенил себя крестным знамением. — Наш брат на вашего не похож. Мы слово держим.

Невельской ликовал, понимая, что дни, а возможно, и целые недели трудов ему удалось в одну эту минуту сохранить для последующих поисков.

— Тогда, может, и фарватер судоходный подскажешь, где мне искать? — на всякий случай запустил он пробный камень.

— Подскажу, — усмехнулся Гурьев. — Отчего же не подсказать?

У командира «Байкала» от неожиданности прыгнуло сердце. Легкость, с какою каторжник согласился открыть ему главную тайну, казалась волшебной.

— Так, может, тогда и проход между Сахалином и материком укажешь? Чтоб я здесь не мозолил тебе глаза.

Невельской уже летел на крыльях удачи. Пролив, если он существовал, мог сыграть в будущем наиважнейшую роль при вероятной атаке вражеской эскадры на Петропавловск. Зная о нем, русские моряки имели бы шанс провести через него свои корабли, войдя в Татарский залив с севера и укрывшись в устье Амура. Тогда как противник напрасно ожидал бы их у южной оконечности Сахалина. Это было стратегическое преимущество, способное решить судьбу целой кампании.

— И проход укажу, — кивнул Гурьев. — На одном только условии, барин.

— Каком же? — Моряк подумал о деньгах и об амнистии. — Если хочешь полного государева прощения, то у меня есть эти полномочия. За содействие российскому флоту…

— Да погоди ты, — оборвал его Гурьев на полуслове. — На что мне твое прощение? Бог меня уж давно простил. А кроме Него, тут бояться некого. Где он, твой царь?

— Чего же ты хочешь? — Невельской сложил руки на груди и немного отступил назад, хотя до этого едва не хватал от волнения каторжника за его гиляцкое одеяние.

— Хочу править здесь вместе с тобой.

— Что? — командир «Байкала» совершенно опешил.

Он ожидал чего угодно, однако предводитель беглых все же застал его врасплох.

— Отложимся, барин. — Гурьев серьезно смотрел на моряка. — Ото всех отложимся. И от России твоей, и от маньчжуров, и от англичан. Свое царство создадим. С кораблем этим, да с этими пушками никто нам здесь не указ. Новые корабли построим. Ты же умеешь. И станем править по совести. Божье царство тут создадим. Не такое, как у царя. Там только кровь крестьянскую пить умеют.

— А ты, значит, кровь не пьешь? — негромко сказал Невельской. — Или, думаешь, раз пострадал от помещиков несправедливо, то теперь у тебя право особенное есть? Да чем же ты лучше тех кровопийц, когда сам гиляков обижаешь?!

— Постой, барин, чего сердишься? Это же дикари. Они как животные.

— Для помещика там, в России, ты тоже животное. Может, тогда не будешь его осуждать?

Гурьев дернулся как от удара кнутом, хотел что-то ответить, но удержался.

— Ничем ты от них не отличаешься, — безжалостно продолжал Невельской. — Такой же зверь, почуявший силу. А потому не буду я с тобой более ни о чем говорить. Прочь с моего корабля.