Книга Войны античного мира. Походы Пирра - Роман Светлов

И эпирский царь Пирр был только отважным вождем военных отрядов; несмотря на то, что вел свою родословную от Эака и Ахилла и что при более миролюбивых наклонностях мог бы жить и умереть «царем» маленькой нации горцев, или под македонским верховенством, или в изолированном положении независимого владетеля, он был не более как искатель приключений. Однако его сравнивали с Александром Македонским; и конечно, замысел основать западно-эллинское государство, для которого служили бы ядром Эпир, Великая Греция и Сицилия, которое господствовало бы на обоих италийских морях и которое низвело бы римлян и карфагенян в разряд варварских племен, граничивших подобно кельтам и индийцам с системой эллинистических государств, — этот замысел был столь же широк и смел, как и тот, который побудил македонского царя переправиться через Геллеспонт. Но не в одних только результатах заключается различие между экспедициями восточной и западной. Александр был в состоянии бороться с персидским царем, стоя во главе македонской армии, в которой был особенно хорош штаб; царь же Эпира, занимавшего рядом с Македонией такое же положение, какое занимает Гессен рядом с Пруссией, собрал значительную армию только из наемников и путем союзов, основанных лишь на случайных политических комбинациях. Александр вступил в персидские владения завоевателем, а Пирр появился в Италии в качестве главнокомандующего коалиции, состоявшей из второстепенных государств; Александр оставил свои наследственные владения вполне обеспеченными безусловной преданностью Греции и оставленной в ней сильной армией под начальством Антипатра, а порукой за целость владений Пирра служило лишь честное слово, данное соседом, на дружбу которого нельзя было вполне полагаться. В случае успеха наследственные владения того и другого завоевателя переставали бы служить центром тяжести для вновь образовавшихся государств; однако было бы легче перенести центр македонской военной монархии в Вавилон, чем основать солдатскую династию в Таренте или в Сиракузах. Несмотря на то что демократия греческих республик находилась в постоянной агонии, ее нельзя было бы втиснуть в жесткие формы военного государства, и Филипп имел основательные причины к тому, чтобы не включать греческие республики в состав своего царства. На Востоке нельзя было ожидать национального сопротивления; господствовавшие там племена с давних пор жили рядом с племенами подвластными, и перемена деспота была для массы населения безразличной или даже желательной. На Западе, пожалуй, и можно было бы осилить римлян, самнитов и карфагенян, но никакой завоеватель не был бы в состоянии превратить италиков в египетских феллахов или из римских крестьян сделать плательщиков оброка в пользу эллинских баронов. Что бы мы ни принимали в соображение — личное ли могущество завоевателей, число ли их союзников, силу ли противников, — мы приходим все к одному и тому же убеждению, что замысел македонянина был исполним, а замысел эпирота был предприятием невозможным; первый был выполнением великой исторической задачи, второй был очевидным заблуждением; первый закладывал фундамент для новой системы государств и для новой фазы цивилизации, второй был историческим эпизодом. Дело Александра пережило своего творца, несмотря на его преждевременную смерть, а Пирр видел собственными глазами, как рухнули все его планы, прежде чем его постигла смерть. У них обоих была предприимчивая и широкая натура, но Пирр был не более как замечательным полководцем, а Александр был прежде всего самым гениальным государственным человеком своего времени, и если уменье отличать то, что сбыточно, от того, что несбыточно, служит отличием героев от искателей приключений, то Пирр должен быть отнесен к числу этих последних и имеет так же мало права стоять наряду со своим более великим родственником, как Коннетабль Бурбонский наряду с Людовиком XI. Тем не менее с именем эпирота связано какое-то волшебное очарование, и оно внушает необыкновенное сочувствие частью благодаря рыцарской и привлекательной личности Пирра, частью и еще более потому, что он был первым греком, вступившим в борьбу с римлянами. С него начинаются те непосредственные сношения между Римом и Элладой, которые послужили основой для дальнейшего развития античной цивилизации и в значительной степени для развития цивилизации нового времени. Борьба между фалангами и когортами, между наемными войсками и народным ополчением, между военной монархией и сенаторским управлением, между личным талантом и национальной силой — одним словом, борьба между Римом и эллинизмом впервые велась на полях сражений между Пирром и римскими полководцами; и, хотя побежденная сторона после того еще не раз апеллировала к силе оружия, каждая из позднейших битв подтверждала прежний приговор. Однако, хотя греки и были осилены как на полях сражений, так и в сфере государственной деятельности, все-таки их перевес оказался не менее решительным на всяком другом неполитическом поприще; даже по самому ходу этой борьбы можно было предугадать, что победа Рима над эллинами не будет похожа на те, которые он одерживал над галлами и над финикийцами, и что волшебные чары Афродиты начнут оказывать свое влияние только тогда, когда копье будет изломано, а щит и шлем будут отложены в сторону.

Царь Пирр был сыном Эакида, повелителя молоссов (подле Янины), которого Александр щадил как родственника и верного вассала, но который был втянут после смерти македонского царя в водоворот македонской фамильной политики и при этом лишился сначала своих владений, а потом и жизни (441). Его сын, бывший в ту пору шестилетним мальчиком, был обязан своим спасением правителю иллирийских тавлантиев Главкию; во время борьбы из-за обладания Македонией он, будучи еще ребенком, возвратился в свои наследственные владения при помощи Деметрия Полиоркета (447), но по прошествии нескольких лет был вытеснен оттуда влиянием враждебной партии (452) и в качестве изгнанного из своего отечества царского сына начал свою военную карьеру в свите македонских генералов. Его личные дарования скоро стали обращать на него внимание. Он участвовал в последних походах Антигона, и этот старый маршал Александра восхищался природными военными дарованиями Пирра, которому, по мнению престарелого военачальника, недоставало только зрелых лет, чтобы уже в ту пору сделаться первым полководцем своего времени. Вследствие неудачного сражения при Ипсе он был отправлен заложником в Александрию ко двору основателя династии Лагидов; своим смелым и резким обращением, своим солдатским нравом, презрительным отношением ко всему, что не имело связи с военным делом, он обратил на себя внимание искусного политика царя Птолемея, а своей мужественной красотой, ничего не терявшей от дикого выражения его лица и могучей поступи, он обратил на себя внимание царственных дам. Именно в то время отважный Деметрий основал для себя новое царство в Македонии, разумеется, с намерением предпринять оттуда восстановление Александровой монархии. Нужно было задержать его там и создать для него домашние заботы; поэтому Лагид, отлично умевший пользоваться для своих тонких политических расчетов такими пламенными натурами, как эпирский юноша, не только исполнил желание своей супруги царицы Береники, но осуществил и свои собственные замыслы, выдав за молодого принца свою падчерицу принцессу Антигону и доставив своему дорогому «сыну» возможность возвратиться на родину как своим непосредственным содействием, так и своим могущественным влиянием (458). Когда Пирр возвратился в отцовские владения, вес стало ему подчиняться; храбрые эпироты — эти албанцы древности — привязались с наследственной преданностью и с новым воодушевлением к мужественному юноше — к этому «орлу», как они его прозвали. Во время смут, возникших после смерти Кассандра (457) из-за наследственных прав на македонский престол, эпирот расширил свои владения; он мало-помалу захватил земли у Амбракийского залива с важным городом Амбракисй, остров Керкиру, даже часть македонской территории и, к удивлению самих македонян, оказал сопротивление царю Деметрию, несмотря на то что располагал гораздо менее значительными военными силами. А когда Деметрий вследствие собственного безрассудства был свергнут в Македонии с престола, там было решено предложить этот престол рыцарскому противнику Деметрия и родственнику Александридов (467). Действительно, никто не был более Пирра достоин носить царскую корону Филиппа и Александра. В эпоху глубокого нравственного упадка, когда царственное происхождение и душевная низость становились почти однозначащими словами, особенно ярко выделялись личная безупречность и нравственная чистота Пирра. Для свободных крестьян коренной македонской земли, хотя уменьшившихся числом и обедневших, но не заразившихся тем упадком нравственности и мужества, который был последствием владычества диадохов в Греции и в Азии, Пирр, по-видимому, был именно таким царем, какой был нужен: у себя дома и в кружке друзей он подобно Александру открыл для всех человеческих чувств доступ к своему сердцу, никогда но придерживался столь ненавистного в Македонии образа жизни восточных султанов и подобно Александру считался норным тактиком своего времени. Но царствованию эпирского царя скоро положили конец слишком напряженное чувство македонского патриотизма, предпочитавшее самого бездарного македонского уроженца самому даровитому иноземцу, и то безрассудное нежелание македонской армии подчиниться какому бы то ни было вождю не из македонян, жертвою которого пал величайший из полководцев александровской школы кардиец Эвмен. Сознавая невозможность управлять Македонией так, как желали македоняне, и будучи недостаточно сильным, а может быть и слишком великодушным, для того чтобы навязывать себя народу против его воли, Пирр после семимесячного царствования оставил страну на жертву ее внутренней неурядице и возвратился домой к своим верным эпиротам (467). Но человек, который носил корону Александра, был шурином Деметрия, затем Лагида и Агафокла Сиракузского и высокообразованным стратегом, писавшим мемуары и ученые рассуждения о военном искусстве, не мог проводить свою жизнь только в том, чтобы проверять раз в год отчеты управляющего царским скотным двором, принимать от своих храбрых эпиротов обычные приношения быками и овцами, снова выслушивать от них у алтаря Зевса клятву в верности, со своей стороны повторять клятву о соблюдении законов и для большей прочности всех этих клятв проводить со своими подданными всю ночь за пирушкой. Если не было для него места на македонском троне, то ему было не место и на его родине; он мог быть первым и, стало быть, не мог быть вторым. Поэтому он устремил свои взоры вдаль. Хотя цари, оспаривавшие друг у друга обладание Македонией, не были согласны между собою в других случаях, но все они были готовы сообща содействовать добровольному удалению опасного соперника; а в том, что верные боевые товарищи пойдут за ним повсюду, куда он их поведет, он был вполне уверен. Именно в ту пору положение дел в Италии приняло такой оборот, что снова могло казаться исполнимым то, что замышлял за сорок лет перед тем родственник Пирра, двоюродный брат его отца, Александр эпирский, и то, что замышлял незадолго до самого Пирра его тесть Агафокл; поэтому Пирр решился отказаться от своих македонских планов и основать на Западе новое царство и для себя и для эллинской нации.