Книга Хроника одного полка. 1915 год - Евгений Анташкевич

– Так точно, ваше высокоблагородие, почила в октябре месяце!

Кучин смутился, ему ничего не было известно об этом печальном событии и надо бы наказать юнкера за такое несоблюдение формуляра, но, во-первых, не поворачивался язык называть Жамина юнкером, а во-вторых…

И полковник смягчился.

– Ну что же, вахмистр, примите наши соболезнования.

Жамин опустил глаза.

– Можете быть свободны, – отпустил его начальник училища и, когда Жамин вышел, обратился к Агокасу: – Как успехи у вахмистра?

– Успехи, господин полковник! Одни только успехи! Грамотности, конечно, не хватает, но… ему же не в университет!

– Это правильно вы говорите, что не в университет. – Кучин немного подумал и спросил: – А как насчёт досрочных экзаменов?

– Дмитрий Алексеевич, если его сейчас об этом известить и назначить комиссию, допустим на конец декабря…

– Да, – подхватил Кучин, – он и сам собирался к Рождеству…

– …Он этого не скрывает и усиленно готовится, то думаю, что справится.

– И что, выпустить прапорщиком?

– Если по справедливости, Дмитрий Алексеевич, то – да!

– Но в любом случае он и так и так получит прапорщика только по прибытии в полк.

– Я, если позволите, могу высказать на сей счёт своё мнение, я совсем недавно просматривал его формуляр с характеристиками из полка.

– Извольте, Сергей Викторович! И что там?

– В его характеристике… – Агокас подбирал слова. – По практике, такого вахмистра, как Жамин, не должны были отпускать из части. Насколько я понял из прочитанного, вся учебная работа держалась на нём. Полк, насколько мне известно из сводок, почти не выходил из боёв, нёс потери и пополнялся практически на ходу. Какое сейчас идёт пополнение, нам известно, поэтому такие, как Жамин, в любой части на вес золота!

– Тогда в чём дело?

– Проявлял к новобранцам жестокость, сквернословил и рукоприкладствовал, правда, об этом сказано практически только намёками.

– И?

– Вот здесь забит гвоздь! Его сейчас в его полуэскадроне ненавидят за ту же жестокость, только здесь он ведёт себя намного осторожнее, знает, чем рискует.

– А что юнкера?

– Они ему не спускают и берут на цук при любой возможности.

– Это же строжайше запрещено!

– Это происходит в казарме, а там они – юнкера – у себя дома, и у них свои порядки.

– А он? Я от него на изводки не видел ни одной рапортички.

– А он их и не пишет, справляется по-своему.

– Как?

– Терпит, а потом разбирается, как он считает, по справедливости!

– Прижимает?

– Бывает, что и так!

– Но ведь ни синяков, ни увечий!

– Тут для меня тоже загадка… А в действующей армии таким просто стреляют в спину.

Кучин задумался.

– Так, значит, что? Мы его выпустим офицером, прапорщиком, а там, – Кучин махнул рукой в сторону запада, – ему вроде как… недолго?!

– Вполне возможно, господин полковник! Но это будет уже не наша забота!

– Печально! Вот так действующая армия поступает с нами, сначала от таких, как Жамин, избавляется, а потом получает обратно… подготовленных на высшем уровне!

Оба офицера некоторое время молчали, и Агокас сказал:

– Моё мнение, что его надо провести досрочно, и если сдаст, то и отправить от греха!

Кучин ненадолго задумался.

– Ну, тогда что ж! С одной стороны, жестоко, а с другой?.. Ладно, принимается, вопрос – когда? Давайте смотреть календарь! Так… – Кучин стал листать календарь. – Ноябрь, декабрь, Рождество… Вот! – сказал он. – Рождество у нас выпадает на субботу, двадцать пятое, тогда что? – Он посмотрел на Агокаса. – Понедельник, двадцатое?

– Понедельник – день тяжёлый, Дмитрий Алексеевич, я думаю, во вторник.

– Двадцать первое?

– Да!

– Тогда предупредите гарнизон, напишите им, пусть пришлют кого-нибудь для включения в комиссию…

– Как обычно!

– Именно! И готовьте приказ. Может быть, ещё кто-нибудь из юнкеров изъявит желание.

– Хорошо, Дмитрий Алексеевич! И у меня имеется одна мысль! Из Петрограда дошла интересная новость!

Жамин вышел от начальника училища со смешанными чувствами. Его только что поздравили с победой, он, конечно, был на коне, но при этом он не чувствовал, чтобы к нему относились как к победителю. Это вызывало досаду. За прошедшие три месяца: сентябрь, октябрь и почти весь ноябрь – ему пришлось много вытерпеть. Для начала он понял, сколько он не знает, как далёк он от однокашников-юнкеров, особенно сыновей офицеров, у которых все в роду – и отцы, и деды, и прадеды – были офицерами и по отцовской, и по материнской линии, воспитанные гувернёрами и в сытости. Фёдор тоже вырос в сытости, но навозного духа на подворье его отца свежие волжские ветры не выдуют ещё сто лет.

«Какое им дело до того, где я держу моего Дракона? – думал Фёдор про разговор с начальниками. – Это мой Дракон! На моей конюшне!»

Фёдор с братом разработал целую операцию, как доставить Дракона на скачки, как успеть переседлать, потому что седловка должна была быть казённая, как вывести Дракона на старт. И всё прошло без единого сучка. Первый заезд, конечно, видел, что конь на подмене, и могли выдать, но начальник гарнизона запаздывал к открытию и просил обязательно начинать без него, а к финишу приехал, и финал заезда уже был на его глазах, и он утвердил победителей. Так Фёдор Жамин стал победителем, несмотря на нарушение правил скачек, к которым допускались любые лошади, но стартовать надо было на заявленных. А то, что сказал Кучин про то, что «не все юнкера имеют возможности…», так на это наплевать и забыть. И вообще, на всех юнкеров наплевать и забыть. И растереть! «Это ещё кому дали худую курточку?» – думал Жамин, возвращаясь в класс для продолжения самостоятельной репетиции. А сколько он слышал себе вслед, в спину! За спиной ему пели, и раздавалось:

За Царя, за Русь СвятуюДали курточку худуюНечем починить!

Сколько бы он ни старался выглядеть – как они, и держаться – как они, а вместо этого:

Левой, правой, чёрт кудрявой!

От этого «кудрявой» он даже перестал подвивать чуб.

Рядом с ним выстроилось два лагеря: презиравшие его дети офицеров и дворян и ненавидевшие свои. И дисциплина, которую он строил, образовала вокруг него стену: юнкера из его полуэскадрона норовили сбежать в самоволку, тайно резались в карты, да в такие игры, о которых он только слышал, а про иные так и не слышал; втихомолку выпивали, находили себе в городе зазноб и никогда бы не позволили этого ему. А так хотелось пригласить Елену Павловну в театр, поужинать в ресторане…