Книга Психологический портрет убийцы. Методики ФБР - Марк Олшейкер

– Ладно, – сказала она, – садись.

Скорпион забрался на спину лягушке, и они поплыли. Но на середине пруда скорпион ужалил лягушку.

В предсмертной агонии лягушка спросила:

– Зачем ты это сделал? Теперь мы оба утонем. Прежде чем скрыться под водой и встретить собственную смерть, скорпион пожал плечами и произнес:

– Такова моя натура.

Боюсь, что в настоящий момент никто из нас – офицеров полиции, детективов, агентов ФБР, юристов, судей, психиатров или священников – понятия не имеет, как изменить уже окончательно сформировавшуюся натуру. Вот почему такие люди как бывший особый агент Билл Тафоя, доктор философии, «футурист» из Квонтико, считали чрезвычайно важной задачей распознание серьезных проблем с поведением у детей и вмешательство в воспитание ребенка в раннем возрасте. Этот человек считал проект «Старт» единственным самым эффективным оружием в борьбе с преступностью в США. Я согласен с Тафоей в том, что необходимо связывать преступление с его причинами. Как мы объясняли всем, кто соглашался нас выслушать, если вы полагаетесь на нас – ФБР и местную полицию – в разрешении проблемы преступности, вам предстоит испытать разочарование. К тому времени, как на наших радарах появляется цель, время упущено: криминальная личность уже сформировалась.

К сожалению, именно по этой причине реабилитация часто не достигает своей цели. Следующий метод – изоляция от общества. Если нельзя «исправить» или «вылечить» этих преступников, надо просто упрятать их за решетку, чтобы обеспечить безопасность остальных граждан. По этому поводу незачем распространяться: преимущества и недостатки метода налицо. Многие люди, склонные к насилию и очень опасные во внешнем мире, меняются в тюрьме, где жизнь имеет строгие правила, и где у них нет возможности причинять вред ни в чем не повинным людям. Но некоторые из них находят возможность причинять вред другим заключенным, надзирателям и вспомогательному персоналу. И даже если кто-нибудь считает наиболее благополучные тюрьмы – федеральные и тюрьмы штатов – не опасными для жизни, поверьте словам человека, который постоянно посещает их: жизнь в этих тюрьмах сопряжена с огромной опасностью и риском.

Разумеется, все, кто сидит в этих тюрьмах, – «плохие люди», так кому какое дело, если все они переубивают друг друга? Да, такого мнения придерживаются многие; всех нас раздражает, что налоги, которые мы платим, тратятся на строительство тюрем и содержание заключенных. Не поймите меня превратно: я не сторонник реабилитации, я отдаю предпочтение длительной изоляции наиболее опасных преступников. Но если положение в наших тюрьмах и впредь будет оставаться столь же опасным, не ждите, что после освобождения человек выйдет оттуда более порядочным, чем вошел, – совсем наоборот. Тюремная атмосфера не способствует реабилитации; в нее нельзя просто поместить преступника и не заботиться о последствиях его пребывания здесь. Я не предлагаю выпустить заключенных из тюрем, но мне не нравятся тюрьмы, где жизнь преступников находится в их же руках.

И это приводит нас к заключительному этапу приговора, к наказанию. Можно попробовать метод реабилитации, можно изолировать преступников на длительный срок, но как насчет этой последней цели?

Есть ли смысл заставлять человека страдать за то, что он причинил страдания кому-то другому, и могут ли эти страдания препятствовать совершению очередного преступления?

Позвольте заявить с высоты многолетнего опыта: данные о казни как о средстве устрашения не обнадеживают. Все мы слышали истории о том, как карманные воры орудовали на средневековых публичных казнях преступников, осужденных за воровство. Или, если брать более доступный пониманию и близкий уровень: часто ли, отшлепав ребенка, удается помешать повторению поступка, за который он был наказан?

Устрашение – отличная мера, если она действует, но чтобы сделать наказание оправданным и полезным, за ним должны стоять некие ценности. И, по-моему, это справедливо.

И здесь, и в книге «Охотники за умами» я упоминал о своих встречах с Чарльзом Мэнсоном и моем изучении тяжких преступлений, совершенных при его содействии в 1969 году И теперь я с радостью читаю, что бывшие сообщники Мэнсона Лесли Ван Хаутен, Сюзан Аткинс и Патриция Кренвинкл, отбыв двадцать лет тюремного заключения, сожалеют о своей роли в убийствах Шерон Тейт, Абигайль Фолджер, Джей Себринг, Войтека Фриковски, Стивена Перанта и Лено и Розмари Лабьянка. На периодических слушаниях по условному освобождению их адвокаты заявляют о том, что эти женщины отреклись от бывшего гуру, что они искренне раскаиваются в своих преступлениях и что, оказавшись на свободе, они больше не будут представлять опасности для общества.

Я верю им. Действительно верю. Я считаю, что теперь они понимают, каким на самом деле был Мэнсон и чего он добивался. Думаю, они искренне сожалеют о том, что натворили за две ужасные ночи летом 1969 года. Как человек, изучавший преступников и опасности, исходящие от них, в течение многих лет, я считаю, что впредь они не совершат никаких серьезных преступлений. Они могут даже стать «продуктивными» членами общества, пытаясь научить других на своих ошибках.

Но я изучал это дело во всех подробностях. Я читал протоколы вскрытий и отчеты судебно-медицинской экспертизы. Я видел кошмарные фотографии мест убийства всех семи жертв, в том числе беременной на восьмом месяце Шерон Тейт, которая тщетно умоляла пощадить ее неродившегося ребенка. Я часто привожу этот душераздирающий пример на лекциях для агентов ФБР и учащихся Национальной полицейской академии, и он всегда вызывает сдавленные вздохи у этих закаленных профессионалов. И вот, повидав и осознав все это, я остался достаточно старомодным, чтобы считать: хотя эти три преступницы могут искренне раскаиваться, хотя они уже давно неопасны, одной только мысли о наказании хватает, чтобы оправдать их содержание в тюрьме за счет налогоплательщиков. И в моем представлении нет способа, которым можно было бы в полной мере наказать их за чудовищные злодеяния.

Разве цивилизованное и просвещенное общество не верит в искупление вины? В противоположность реабилитации, имеющей более практическое значение, я считаю искупление вины принадлежностью духовной сферы и потому идеей совсем иного рода. Но здесь я мог бы возразить словами Джека Коллинза: если мы не будем относиться со всей строгостью к самым серьезным из преступлений, мы не имеем права называть себя цивилизованными или просвещенными людьми. Существуют слишком жестокие, садистские, зверские преступления, которые невозможно прощать. По крайней мере, такой кары требуют семь невинных жертв Мэнсона, которые имели право жить. Но, говоря о наказании, разве я не имею в виду месть – библейскую концепцию «око за око»? Пожалуй, да. И это вызывает следующий вопрос: присутствует ли в наказании отмщение?

Следует ли расценивать наказание, наложенное исправительной системой, как терапевтическое лекарство или очистительный инструмент для жертв преступлений и их семей? Все мы хотим, чтобы их страдания завершились, но имеют ли они на то законное право – в противоположность нравственному? Джек и Труди Коллинз не употребляют слова «месть» или «отмщение», чтобы описать то, чего добиваются они и другие подобные им семьи.