Книга Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор

Прежде чем Домициан объявил приговор, вирго максима обратилась к нему с мольбой проявить снисходительность. Он заявил, что ей, превратившей Дом весталок в бордель, впору стыдиться. Но пошел на условную милость: если подсудимые весталки признают свою вину, он откажется от традиционного наказания – погребения заживо – и разрешит им самостоятельно выбрать способ умереть. Верронилла и Окулаты согласились. Они предстали перед судом, отвечая на вопросы Катулла. Он заставил их не только назвать любовников, но и перечислить все нарушения обета, а также досконально описать свои предосудительные действия, сколь бы интимными и постыдными они ни были, – где их трогали, куда вторгались, в каких позах и как они ублажали любовников.

Выведав у Варрониллы и Окулат все унизительные подробности, Катулл отпустил их. Между тем меня никто не допрашивал и даже имени не упоминал, разве что при первоначальном чтении обвинений. Я уж почти уверилась, что обо мне забыли, но меня оставили напоследок.

Свидетелей против меня не оказалось. Да и откуда им взяться, если ни одна рабыня из Дома весталок не знала о нашей связи и ни один твой раб не видел нас здесь? Катулл призвал меня назвать любовника и повиниться. Тогда, пообещал он, меня тоже избавят от погребения заживо и разрешат выбрать способ казни.

Я ответила, что мне нечего сказать. Домициан поднялся с места и подошел ко мне: «Если признаешься сейчас, сию секунду, тебе не назначат традиционного наказания. Но это последняя возможность. Если далее представят весомые улики твоей вины, будешь похоронена заживо. Что скажешь, весталка?»

Но я все равно молчала. Однако подумала: «Видимо, они захватили Луция и держат в соседнем помещении. Если я не признаюсь, то Катулл его выведет пред мои очи, возлюбленный все выложит, а меня заживо закопают». Как же близка я была к признанию! Меня охватил ужас. Неизвестность мучила нестерпимо. Достаточно было сказать Домициану то, что он хотел услышать. Всего несколько слов, и конец страданиям.

Но я совладала с собой и промолчала. Катулл отвел Домициана в сторону и что-то шепнул на ухо. Император объявил, что меня отправят в укромное помещение, где разденут и выяснят, девственница я или нет. Он, будучи великим понтификом, проведет расследование сам, в присутствии вирго максима в качестве свидетеля.

Луций представил ужасную картину, и ему стало физически дурно. Его передернуло.

– Нет, Луций, ничего не случилось. Вирго максима воспротивилась. Она сказала, что Весту оскорбит подобная процедура по отношению к служительнице, которая хранила невинность и против которой нет улик. Жрицы согласились. Пусть и робко, но почти единодушно они выступили вперед с возражениями. Даже Домициан понял, что зашел слишком далеко. Он отступил. Но был в бешенстве, как и Катулл. При каждом его взгляде я чувствовала себя голой.

Домициан снял с меня обвинения. Вирго максима расценила его уступку как победу, хоть и скромную. Я до сих пор не знаю, почему меня обвинили, поскольку никаких доказательств не было. Наверное, кто-то донес анонимно – тот, кто заподозрил меня, но знал слишком мало. Возможно, они надеялись заставить меня сознаться просто от страха. Так едва и не случилось.

Луций задумчиво кивнул:

– По-моему, обвинителем был Катулл. Ты видела его раньше?

– Наверняка встречала в императорской свите. Но никогда не обращала на него внимания.

– А вот он, держу пари, тебя заметил. Такой человек, возжелавший недоступную женщину, применит все возможное влияние, чтобы обрести над нею власть.

– Он чуть не обрек меня на гибель.

– Ты же весталка, Корнелия. Прекрасная, целомудренная, недосягаемая. Найдутся мужчины, которые получат извращенное удовольствие от возможности растоптать такую женщину. Похоже, Катулл того и добивался: хотел увидеть тебя нагой и униженной.

– Значит, не удалось. Но он уничтожил Варрониллу и сестер Окулат. Их вернули в камеру. Вирго максима раздобыла для них быстродействующий яд. Они умерли еще до рассвета.

– А их любовники?

– Поскольку они добровольно сознались, Домициан явил милосердие. Их, вместо того чтобы распять и забить палками, лишили имущества и гражданства, а затем отправили в ссылку – наказание не строже обычной кары для клеветников и прелюбодеев. Но каково пришлось тебе, Луций? Ты не мог не ужаснуться, услышав о задержаниях.

– Мои страдания – ничто по сравнению с твоими, Корнелия.

– Все равно…

– Не стоит и обсуждать.

На самом деле дни и ночи, последовавшие за известием об обвинении весталок, оказались в жизни Пинария длиннейшими. Он ждал, что в дверь вот-вот постучат. Кара за совращение весталки преследовала его в кошмарных видениях; Луций лишился сна. Он подумывал укрыться в одном из загородных имений, а то и сесть на судно, выходящее из Остии, и податься к Черному морю, в страну даков, к Диону, но тщетность затеи остановила его: если Домициан пожелает ареста, он его добьется, а внезапное бегство приравняют к признанию. Не мог также Луций бросить Корнелию. И он пообещал себе в случае ареста молчать даже под пыткой. Даже если его казнят – он умрет с мыслью, что не предал Корнелию.

Об арестах и скором суде он не заговаривал ни с кем, даже с Эпафродитом. Если за ним следят, под подозрение попадает каждый его товарищ.

День суда над весталками наступил, а Луций все еще оставался на свободе. Весь день он ждал прихода солдат. По заведенному обычаю, он послал вольноотпущенника Иллариона на Форум за новостями. И вот наконец тот вернулся. Назвал последние расценки на александрийское зерно. Сообщил, что цензорский список пополнился новой пьесой, хотя название он забыл.

– Так, что же еще? – протянул Илларион, почесывая в затылке. – Ах да, великий понтифик вынес решение по делу весталок.

– Какое же? – Луций постарался не выдать себя дрожью в голосе.

– Виновными признали всех, кроме одной.

– Точно? – Луций едва дышал. – Какой именно?

Илларион немного помедлил.

– Ее имя Корнелия Косса. Она оправдана.

Луций с трудом поверил ушам. Новость поразила его не меньше, чем если бы Корнелию сочли виновной. Он почти лишился чувств. Верный вольноотпущенник забеспокоился, не дурно ли хозяину.

– Глоток вина не помешает. Будь добр, Илларион, принеси сам.

Как только тот вышел, Луций разразился слезами.

Ему страстно хотелось связаться с любимой, но он не смел. И вот однажды пришло письмо, написанное на клочке пергамента и доставленное уличным оборванцем: «Жди меня завтра». Больше там не было ни слова, но Луций понял, от кого послание и что означает. Так они встретились вновь после многомесячной разлуки.

Луций покачал головой:

– Будь арест делом рук Катулла, он бы не сдался. Наблюдал бы и ждал нового случая тебя погубить. Возможно, он даже сейчас следит за тобой. И мог видеть, как ты сюда пришла. Мы безумцы, что встретились.