Книга Кукловоды Третьего рейха - Валерий Шамбаров

Стадия реорганизации, стадия неустойчивости и перемен сказалась не только на качественном составе Красной армии. Как радовалось правительство и народ, что пакт Молотова — Риббентропа позволил воссоединиться с Западной Белоруссией, Западной Украиной! Но выяснилось, что и немцы, выражая готовность к щедрым уступкам, держали изрядный камень за пазухой. Ведь наша страна точно таким же образом, как и Франция, Чехословакия, Финляндия, рассчитывала на позиционную оборону. Вдоль прежних рубежей годами оборудовалась укрепленная линия — иностранцы называли ее «линией Сталина». Больше 150 мощных укрепрайонов, связанных между собой, сотни и тысячи пулеметных и артиллерийских дотов, капониров, блиндажей. А когда граница сдвинулась, фортификационные сооружения очутились в глубоком тылу! Их стали демонтировать, сняли вооружение. На новых границах наметили строить другую линию — так называемую «линию Молотова», но работы только начинались…

В общем, время нападения было выбрано оптимально. Старыми укреплениями пользоваться уже было нельзя, а новых еще почти не было. Сходная ситуация сложилась с вооружением — удар застал Красную армию в самый неподходящий момент. Старая техника уже выработала ресурс, была снята с производства. В войска уже поступала новая техника. Но ее не успели освоить. Советские пилоты только-только начали переучиваться летать на новых самолетах, танкисты — водить новые танки, поражать цели. Начали воевать кто во что горазд, как получилось. Кто-то на старых раздолбанных машинах, постоянно ломавшихся. Кто-то на великолепных, не умея использовать их возможности. Между прочим, немцы учитывали разницу. Их авиация сперва пробомбила те аэродромы, где базировались новые самолеты. Старые можно было уничтожить и позже, их считали менее опасными.

Кстати, когда рассуждают о боеспособности армий, то обычно сравнивают количество орудий, танков, самолетов и этим ограничиваются. Хотя это абсолютно некорректно. Некоторые предметы снабжения и вооружения имеют на войне не меньшее значение. Например, в Красной армии было крайне мало автотранспорта [19, 151]. Танки-то выпускали в первую очередь, рапортовали. А обычными грузовиками войска не обеспечили, оставляли на потом. Считалось, что по мобилизации в армию будет направлен автотранспорт гражданских организаций. Но своевременной мобилизации объявлено не было! А заводские, фабричные, колхозные машины были спешно задействованы под эвакуацию. Войска лишились возможности перебрасывать подкрепления на нужные участки, подвозить снаряды, горючее.

Другой бедой стали средства связи. Это был серьезнейший, стратегический просчет советского командования. По опыту Первой мировой опасность перехвата и расшифровки радиограмм преувеличивалась, а возможности радио недооценивались. В 1941 г. в войсках действовали инструкции, запрещавшие использование радиосвязи в боевой обстановке [99, 130]! Даже в корпусах и дивизиях не имелось радиостанций достаточной мощности. А радистов и шифровальщиков было крайне мало, они были неопытными. Не хватало даже простых полевых телефонов и проводов. Не было собственных линий связи у командных пунктов фронтов и армий. Предполагалось, что в случае войны будут использованы линии наркомата связи, то бишь обычная телефонная сеть. Но эта связь сразу же была выведена из строя германской агентурой, диверсионными группами и авиацией. Осталось — узнавать обстановку и отдавать приказы через посыльных, а это вело к задержкам, накладкам, ошибкам.

Не были радиофицированы самолеты, даже новейшие, что затрудняло взаимодействие между ними, получение целеуказаний, предупреждения об опасности. На новых танках уже начали ставить рации, но только на командирских. Таким образом командирский танк четко обозначался антенной, а передать распоряжения подчиненным он не мог. В бою, например, применяли команду «делай как я» — командир шел в атаку первым [81].

Худо было в Красной армии и с минно-саперным делом. Применению мин не придавали большого значения — поскольку врага предполагалось громить «ворошиловскими» контрударами. Спохватились во время финской войны, понеся огромные потери на минных полях. Но сделать успели очень мало. На всю Красную армию имелось лишь несколько десятков миноискателей! Запас изготовленных противотанковых и противопехотных мин был ничтожным. Если требовалось что-то заминировать, это делали специалисты-саперы. Но и среди саперов обученных взрывников было крайне мало [28]!

Вот все это вместе как раз и обеспечило картину катастрофы. Танковые прорывы, бомбардировки, диверсии и нарушения связи привели к тому, что управление войсками было потеряно, начался хаос и неразбериха. В Москву посыпались самые противоречивые доклады. Командующие фронтами и армиями сами плохо представляли, что творится вокруг них. Но нередко бодро сглаживали: дескать, ситуация под контролем. 23 июня главное командование и Генеральный штаб разослали в войска директиву — нанести контрудары и выбросить противника со своей территории, использовать для этого танковые и механизированные корпуса, самые мощные бронированные кулаки Красной армии.

Это лишь усугубило мешанину. Контрудары принялись организовывать в страшной спешке, почти ничего не зная о реальном состоянии собственных частей и о противнике. А если и получали от подчиненных какие-то сведения, то они быстро устаревали. Радиосвязь не работала, телефонные и телеграфные провода были перебиты бомбами или перерезаны диверсантами. Пока связной найдет нужный штаб, передаст пакет с донесением, обстановка уже менялась. Но на основе неверных донесений составлялись ошибочные приказы. Новые связные везли их в войска — а обстановка продолжала меняться.

Получив эти приказы, танковые колонны с выработанным моторесурсом совершали длительные марши, машины ломались по дороге. С воздуха их безнаказанно расстреливала и бомбила гитлеровская авиация. Еще не вступив в бой, корпуса оказывались страшно поредевшими. Бывало и иначе. Танковые корпуса, причем вооруженные новейшей техникой, четко выполняли поставленную задачу. Атаковали, давили немцев. Но оказывалось, что их нацеливали на второстепенные направления. Ущерб, который они наносили врагу, не сказывался на ходе боевых действий. А сами корпуса застревали без горючего и снарядов. После этого экипажам оставалось только бросать свои танки и выбираться пешком. Иногда не зная, что рядом находятся склады топлива, боеприпасов. Охране тоже приходилось бросать или уничтожать эти склады.

Красноречивую картину, что творилось в приграничных областях, рисуют, например, мемуары Симонова. Никто ничего не знает, а где свои, где чужие, где командование, где подчиненные. С воздуха давят немецкие самолеты, постоянные бомбежки и обстрелы. Дороги забиты, в одну сторону катятся потоки беженцев, в другую маршируют колонны безоружных призывников, идут к уже не существующим полкам и дивизиям, прямо в плен. Немецкие танки неожиданно оказываются повсюду! Возникают как будто из ничего то там, то здесь [114]. Растекаются слухи про непонятные вражеские десанты, возникают непонятные импровизированные отряды. Одни хотят обороняться, другие найти своих, третьи уже спасаются. Батареи замолкают без снарядов, а снаряды им привозят не того калибра…

Сражения закипали на огромных пространствах, но беспорядочные, короткие и печальные для советской стороны. Северо-Западный фронт начал было налаживать оборону в Литве под Алитусом. Но в лоб на него навалилась группа армий «Север», а с фланга — левое крыло группы армий «Центр». Оборона рухнула сразу. Во исполнение приказа Москвы был нанесен контрудар, для этого у городка Расейняй бросили в бой два танковых корпуса, около тысячи машин! Но часть танков вышла из строя или была уничтожена еще на марше. Остальные схлестнулись во встречном сражении с 3-й танковой группой фон Гота и были разбиты. Командование Северо-Западного фронта приказало войскам отходить за Западную Двину, строить оборону по рубежу этой реки. Но германские подвижные части опередили. Форсировали Двину раньше, чем отступающие части успели закрепиться. Ворвались в Ригу, заняли Даугавпилс.