Книга Узкая дорога на дальний север - Ричард Флэнаган

Он вспомнил еще одно стихотворение, увидел его во всей полноте, но не хотел ни видеть, ни знать его… Он видел горящие глаза Харона, глядящие прямо в его глаза, но он не хотел видеть Харона… Он ощутил вкус обола, который засовывают ему в рот, он ощущал пустоту, в которой становился…

– И наконец-то понял смысл этого стихотворения.

Его последние слова, по свидетельству санитара-суданца, были:

– Вперед, в наступление, благородный господин. В атаку на ветряную мельницу.

Он почувствовал, как петля капкана захлестнула ему горло, схватил ртом воздух и выпростал ногу из постели (та судорожно подергалась секунду-другую, сотрясая стальную кровать) – и умер.

18

Долгая ночь разрасталась, четвертушка луны продолжала неспешно взбираться по черным ступеням, ночь полнилась множеством стонов и храпов. В офицерскую палатку заявился Бонокс Бейкер с известием, что Смугляк Гардинер утонул. В свете керосиновой лампы Дорриго Эванс записал это в свой дневник как убийство. Слово казалось неподходящим. А какое бы не показалось? В маленьком зеркальце для бритья, что лежало рядом с дневником, он увидел свое пугающее отражение, седые неухоженные волосы, бешеные, горящие огнем глаза и грязную тряпку, повязанную на шее. Он что, паромщиком стал? Доктор перевернул зеркальце, спрятав изображение. Была почти полночь, он понимал, что должен попробовать хоть несколько часов поспать, поднабраться сил и прожить еще один день. Он хотел быть первым на плацу на рассвете, чтобы встретить ту сотню человек, когда они соберутся, и пожелать им всего доброго прежде, чем они уйдут.

Утром с грузовиком прибыл мешок с почтой, первой, которую все они увидели за девять месяцев. Письма выпали случайно, как никогда. Кто-то получил сразу несколько писем, многие – ни одного. Было одно письмо для Дорриго Эванса – от Эллы. Он собирался подождать до этой поры, до конца дня, чтобы, испытывав несказанное удовольствие от чтения письма, уснуть и наполнить им свои сны, но, увидев письмо, которое ему вручили утром перед разводом, ощутил такую тоску по дому, что вскрыл конверт и там же на месте прочел письмо. Поверить в то, что сообщала Элла, он не мог. Оно преследовало его весь день. Перечитывая письмо сейчас, в конце дня, он все еще никак не мог это переварить.

Письмо было полугодовой давности. В нем было несколько страниц. Элла писала, что хотя ни от Дорриго не было весточки, ни о его части ничего не было слышно больше года, она знает, что он жив. Письмо рассказывало, как она живет, о Мельбурне со всеми его мирскими заботами. Всему этому он мог поверить. Но в отличие от других, впитывавших в себя каждое предложение в письмах и открытках из дому, Дорриго Эванс обратил внимание лишь на одну частность. К письму прилагалась газетная вырезка под заголовком: «ТРАГЕДИЯ АДЕЛАИДСКОЙ ГОСТИНИЦЫ». В ней говорилось, что после взрыва газа на кухне дотла сгорела гостиница «Король Корнуолла», при этом погибли четыре человека, в их числе и заслуживший уважение многих общественный деятель м-р Кейт Мэлвани. Трое остальных считаются пропавшими без вести и, как полагают, тоже погибли: два постояльца и миссис Мэлвани, его жена.

Дорриго Эванс перечел газетную вырезку в третий, а потом и в четвертый раз. Снаружи опять пошел дождь. Полковнику стало зябко. Он поплотнее завернулся в армейское одеяло и в свете керосиновой лампы еще раз прочел письмо Эллы.

«Один из папочкиных высокопоставленных друзей по моей просьбе навел справки в ведомстве коронера в Аделаиде, – писала Элла. – Он сказал, что теперь это уже признано официально, но, учитывая трагедию и щадя чувства людей и всякое такое, в печати об этом не сообщали. Пришлось идентифицировать по зубам. Можешь себе представить? Несчастная миссис Кейт Мэлвани теперь среди подтвержденных погибших. Я так сожалею, Дорри. Я же знаю, как нежно ты относился к своим дяде и тете. Трагедии вроде этой дают мне понять, насколько мне везет».

Миссис Кейт Мэлвани?

Какое-то время это имя значило для него не больше, чем само известие.

Миссис Кейт Мэлвани.

Для него она была всегда только Эми. Он и понятия не имел, что это была ложь, Элла солгала ему единственный раз в жизни.

Он погасил керосиновую лампу, сберегая горючее, и зажег огарок свечи. Долго-долго смотрел, как не желает умирать пламя. Дым сошел на нет в крошечных частицах сажи, которые, играя, парили вверх-вниз в пульсирующих ареолах воспаленного пламени свечи. Словно бы сошлись два мира. Этот мир и потаенный, бывший реальным миром пугливых, парящих частиц, крутящихся, мерцающих, случайно сталкивающихся друг с другом, в результате чего образовывались новые миры. Чувства одного человека не всегда равнозначны всему, что бывает в жизни. Порой они не очень-то равнозначны вообще чему бы то ни было. Он, не отрываясь, смотрел на пламя.

– Эми, amante, amour, – шептал он, словно слова сами по себе были частичками пепла, поднимавшимися и падавшими, как будто свеча была историей его жизни, а она в ней – пламенем.

Он улегся на свою неудобную раскладушку.

Через некоторое время отыскал и открыл книгу, которую читал и которая, как он ожидал, должна была кончиться хорошо: любовная история, и он хотел, чтобы она закончилась хорошо, чтобы герой с героиней нашли любовь, чтобы настали покой и радость, искупление и понимание.

«Любовь – это два тела с единой душой», – прочел он и перевернул страницу.

Но дальше ничего не было: последние страницы были вырваны и пошли на замену туалетной бумаге или на раскурку, – не осталось никакой надежды, ни радости, ни понимания. Не было последней страницы. Книга его жизни попросту оборвана. Осталась только грязь под ногами и мерзкое небо вверху. Не было ни покоя, ни надежды. И Дорриго Эванс понял, что история любви будет все продолжаться и продолжаться вечно и дольше – без конца.

Ему предстоит жить в аду, потому что любовь – еще и это.

Он отложил книгу. Не в силах уснуть, встал и подошел к краю хижины, за которым бесновался дождь. Луна пропала. Он снова зажег керосиновую лампу и пошел к бамбуковому писсуару в дальнем конце лагеря, оправился, а на обратном пути заметил сбоку от тропки в грязи, посреди непроглядной тьмы кроваво-красный цветок.

Он нагнулся и посветил фонарем на маленькое чудо. Долго-долго стоял, склонившись, под проливным дождем. Потом распрямился и продолжил свой путь.