Книга Триада: Кружение. Врачебница. Детский сад - Евгений Чепкасов

Я вновь погрузился в ледяную бездну, мною же произведенную, и всплыл лишь когда затворили Царские врата и задернули их изнутри завесой.

Там, в таинственном алтаре, свершалось чудо превращения хлеба и вина в Тело и Кровь Господни. А мне закрытие врат напомнило нечто… Да! Четыре года назад я окрестился, через полгода купил молитвослов, еще через полгода стал ежедневно молиться… И вот, затворяя дверь в свою комнату перед молитвой, я иной раз представлял, что дверь – это Царские врата, комната – алтарь, а я – священник. И сладостно, и жутко было от таких представлений, и я бросался на колени перед новокупленными образами, и молился, водя пальцем по крупным строчкам молитвослова. И я хотел вечно стоять на коленях и молиться, потому что лишь в коленопреклоненной молитве так отчетливо ощущаешь Божие величие и собственное ничтожество…

Где это всё?!

Поначалу многое церковнославянское казалось малопонятным, труднопроизносимым и громоздким, и я дерзостно пытался осовременить молитву. Я уже почти не пользовался молитвословом, а сверившись с ним однажды, изумился: я читал молитвы абсолютно так же, как там написано. Оказалось, что современные слова, вставленные мной, незаметно выпадали, будто молочные зубы, и заменялись исконными. Как же я радовался тогда, как молился, прося у Бога прощения за самоволие!..

Где это всё?!

Входя в церковь, я словно перешагивал грань между мирами. Тогда тайна была везде: не только в алтаре, но и в центре храма, под огромным паникадилом, и в притворе, и на паперти. И я в молитве познавал непознаваемую тайну…

Где это всё?!

«А всё там, там! – горько подумал я, подразумевая великую бездну, разверзшуюся во мне. – Всё туда ухнуло; теперь понятно, куда девают шпаги шпагоглотатели, но отчего же нет глотателей поездов, глотателей гор, глотателей галактик?.. Эта бездна бездонна, если сумела поглотить такое!!!»

Перед затворенными Царскими вратами возник священник и со слов «дорогие братья и сестры» начал проповедь. Он рассказывал о том, как благочестивая императрица Елена обрела Крест, на котором был распят Спаситель, и воздвигла великую находку на Голгофе для поклонения. Я удивился тому, что так внимательно слушаю проповедь после всего происшедшего, и вдруг ужаснулся: неприметно для себя я считал речевые ошибки батюшки, загибая пальцы…

«Что же мне после этого?..» – потерянно подумал я.

Проповедь закончилась, и народ поблагодарил:

– Спаси Господи!

Священник ушел, распахнулись Царские врата, и повторилось многократно виденное, многократно слышанное. Вынесли чашу с Дарами.

«А мне уже никогда не отведать святых Даров! – с отчаянной уверенностью решил я. Уверенность и какая-то самоистязательная радость всклень наполнили меня, доселе пустовавшего. – Да, их мне не отведать, но то, чем они были до таинства, – можно!.. Купить батон да бутылку кагора и вкушать, пока не окосеешь. Хе-хе! Хоть всю жизнь ежемесячно причащайся – столько не выжрать!!! А повод уважительный, тут уж никто осуждать не будет: поминки, да еще по самому себе!..»

– Тело Христово примите, источника безсмертнаго вкусите! – уныло тянули на клиросе, вереница вкусивших неспешно текла запивать теплой святой водой. Многие глядели на причастников, проходящих мимо со скрещенными на груди руками, сопереживающе и улыбчиво. Я же зыркал на них так, как, вероятно, зыркают бесы на Ангелов, – злобно и завистливо.

«Ничего! – думал я. – Темная глубина – это тоже интересно».

Причащение закончилось, и архиепископ благословил предстоящих Чашей. То, ради чего собрались здесь люди, свершилось, кульминация миновала, и теперь служба слегка торопливо катилась к развязке. На клиросах пропели нечто соответствующее, владыка, нанизав крохотное солнышко на дужку очков, произнес проповедь о смысле крестного знамения, и без того всем известном: прикасаясь щепотью к челу, груди и плечам, мы подтверждаем, что верны Христу разумом, сердцем и действиями. Потом он скрылся в алтаре и возник вновь уже переоблаченным, с посохом и в мантии. Благословив народ, архиепископ вшагнул в Северные врата иконостаса, грянуло священническое славословие, а следом вне храма начальственно рыкнула машина.

«Укатил, – логично вывел я. – Пора и мне. Теперь – вон из церкви, купить кагор (непременно кагор!), конфетки послаще и – к шлюхе какой-нибудь школьной… Да, знаю такую: мне ее еще сердобольные одноклассники навяливали. К ней, наверное, можно и так… Но нет, нужно с кагором, обязательно с кагором!»

Я развернулся к выходу и уже двинулся было восвояси, но вынесли крест, и я пошел приложиться – более по привычке, нежели сознательно. «Да зачем это я? – подумалось. – Да зачем мне теперь крест?.. Но меня уже цепко стиснула толчея – не мог же я оборотиться и уйти, расталкивая напирающих сзади… Даже сейчас я оставался патологически вежливым!

Большой серебряный крест торчал в руке священника, неприятного мне. Низенький плюгавенький старичок костерил коммунистов, брызжа слюной и промакивая рот красной тряпицей, и как бы между делом протягивал крест то одному, то другому. Но вот и моя очередь, вот и я целую в самый центр креста, в склоненную голову Христову, в растрескавшиеся губы Его, остро пахнущие уксусом… Вдруг что-то красное бешено хлестнуло по глазам, и я пошатнулся, и схватился пятерней за лицо, и взвыл, и скрежет зубовный послышался в храме. Люди поспешно отпрянули от меня, расступились, а я зыбко добрался до колонны с фресками и стек на пол.

Не одну минуту сидел я на корточках, прислонившись к колонне и перебирая свечные огарки в металлическом ящике подле меня. Постепенно глаза перестали болеть, и голову уже не распирало изнутри. Теперь я видел ясно, а предельной четкости мешали лишь слезы, слегка искажающие очертания предметов. Зато благодаря ним же в церкви появилась радуга. «Сухими глазами я вижу хуже», – приметил я и, отслоившись от колонны, поднялся. Ноги были покорны, меня не шатало, только вот лихоманило слегка.

Пройдя несколько шагов, так что оказался точно напротив Царских врат, я пал на колени (именно пал, чтобы больно было, чтобы помнил потом) и прошептал:

– Каюсь, Господи!

Я осенил себя крестом и поклонился, коснувшись лбом пола, грязного по-осеннему. Песчинки, прилипшие к коже, дикая боль оттого, что придавил назревающий прыщ, – всё было мне в радость.

Встав, я вспомнил недавние мысли и ужаснулся: «Это ведь бес во мне изгалялся, бес! Не мог я такого изобрести». Вдруг стало понятно и то, кому так хотелось выскочить из меня и поползти прочь во время пения Херувимской, стало ясно, чьи мысли я принимал за свои…

Прихрамывая, я пошел к огромному распятию. И крест, и Христос на нем, и Иоанн Богослов с Богородицей по бокам – всё было в натуральную величину. Я благоговейно приложился к гвоздиным ранам на ногах Спасителя и подумал: «За что мне такое, Господи?.. Я предал Тебя и целовал в губы, а Ты меня спас… Безгранично Твое милосердие, Боже!»