Книга Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева - Иван Беляев

– Ах, это вы сами! Идемте сразу же к столу, мы ждем вас с самого утра!

Меня действительно приняли, как самого близкого и родного; после чудного ужина обе хозяйки проводили меня в уютную спальню, где я проснулся лишь на другое утро под лучами яркого солнца.

– …Контрибуция… Реквизиция, – вертелось у меня на языке. – Нет, это не та политика, в которой нуждается Россия!

Выйдя за ворота, я наткнулся на группу молодых офицеров, спешивших на станцию с винтовками в руках. Впереди шел сам Дроздовский в фуражке с белым околышем на затылке и с возбужденным видом заряжал винтовку на ходу…

– Куда вы? – спросил я с недоумением одного из догонявших офицеров.

– На станцию! – отвечал он на ходу. – Там собрали пленных красноармейцев, будем их расстреливать, втягивать молодежь…

За ними бежала обезумевшая от горя старушка.

– Моего сына, – умоляла она, – отдайте мне моего сына!.. После упорного боя мы вошли в Белую Глину уже в темноту. На околице ко мне подскакивает Беслан.

– Скачем скорей на площадь! – закричал он мне на лету. – Большевики оставили там все свои деньги!

Действительно, в Правлении стояло семь замкнутых и снабженных печатями несгораемых ящиков.

– Беслан! Скачи скорей к ближайшему полку, приведи сюда караул. Я сам останусь здесь за часового.

Я обнажил шашку и стал перед дверьми.

– Что вы здесь делаете? – обратился ко мне Романовский, только что подъехавший сюда вместе с Командующим.

Я объяснил ему, в чем дело.

– Когда подойдет караул, я сдам ему все, – прибавил я, – а пока сниму башку каждому, кто сунется грабить казну. Тут находятся деньги и, как по всему видно, большие деньги!

На другое утро в Правлении уже сидел Мальцев, вызванный срочной телеграммой с приказом взломать кассы.

– Два миллиончика золотом-с, – злобно проговорил он, не здороваясь. Перед ним на столе красовались столбики золотых монет. – Золото – хорошее лекарство от тифа. Надо бы рекомен довать это нашим врачам!

Утром меня вызвал Романовский.

– Мальцев выздоровел. Теперь вы можете ехать на фронт. Из конной батареи Дроздовского и только что захваченных пушек вы сформируете конногорный дивизион при 1-й Конной дивизии и вступите в командование…

Слава Богу! Хватит с меня тыловых забот, может быть, в строю воздух будет свежее.

* * *

Нагонять 1-ю Конную дивизию мне пришлось уже после взятия Тихорецкой, крупного железнодорожного узла, откуда пути расходятся на Екатеринодар и Новороссийск.

На станции я встретил толпу офицеров, даже нескольких генералов, которые спешили присоединиться к армии. Около кассы стоял жандарм в полной форме Империи… Меня тотчас же пригласили в дом жандармского полковника, у которого собралось множество гостей.

После первого тоста подошла ко мне гостеприимная хозяйка со словами:

– Я дала обещание, что расцелую первого русского генерала, который явится сюда в генеральских погонах.

– Будем надеяться, что сегодня Светлый день Воскресения для всех нас, – отвечал я. – Христос Воскресе!

В освобожденных станицах везде нас встречали с нескрываемым восторгом. Верилось в счастливый конец блестяще начатого дела. Везде, где мы останавливались, и нас, и спешивших на фронт офицеров принимали, как родных.

В одном переходе от крупной станицы Знаменской я нагнал штаб дивизии. Он занимал прекрасный, роскошно меблированный дом. В штабе господствовал придворный этикет, который был бы к лицу любому немецкому владетельному принцу. В приемной, убранной мягкими коврами, встретил меня дежурный адъютант.

– Сейчас доложу о вас начальнику штаба, – сказал он и скрылся за портьерой.

Начальником штаба оказался полковник Дрейлинг, очень тактичный и выдержанный человек, коренной офицер лейб-гвардии Конно-гренадерского полка, где долгое время служили мои кузены, Лева и Андрей Стефановичи, и где у меня было много друзей. Мы сейчас же сосчитались знакомыми.

– Это ваша родственница – Елизавета Николаевна Беляева? – тотчас же спросил он.

– Как же, она жена моего старшего брата!

– В Екатеринодаре наша семья и она с детьми жили душа в душу, как родные! Какая прелестная ваша племянница Мада! Она спасала всю семью. Здесь, в летучке, моя падчерица, Софья Сократовна Ковалевская, она вам расскажет все об этой чудной семье.

Начальника дивизии, генерала Эрдели, я знал по 11-й Армии, которую он принял от генерала Балуева. Видный, высокий и стройный, он служил в лучших полках гвардейской кавалерии. Разумный и гуманный, он щеголял своим тактом и уменьем держать себя. Если можно так выразиться, он казался слишком крупным для начальника дивизии, он давно уже перерос это назначение.

Поэтому, вероятно, он стоял далеко от своих подчиненных и еще более от простых казаков, отделяясь от всех, кроме своего штаба, строгими рамками этикета.

От него я попал в полное распоряжение милой Софьи Сократовны, которая разом окунула меня в ту жизнь, которой меня лишили война и революция.

– Ваша Мада, – повторяла она с восторгом, – это сокровище! Елизавета Николаевна совсем потеряла голову, она привыкла, что муж делал для нее все – а он остался в Москве! Леша – прелестный мальчик, но он еще совсем ребенок… А Мада[160]… Она одна за всех, за ботилась, и хлопотала, и бегала по делам… У них застряла также их родственница Лиля[161]с мужем и с новорожденным ребенком, и где-то скрывается брат Лили, раненый и оставленный в Екатеринодаре после первого похода.

Милая, чистосердечная девушка не находила слов, чтоб выразить свою радость моему появлению; очень хозяйственная и распорядительная, она предоставила мне все удобства и весь комфорт, возможный в нашем положении.

Вторая батарея под командой полковника Фока, Георгиевского кавалера, бывшего летчика, заканчивала формирование и присоединилась на марше. До ее прибытия 1-я батарея была разбита по полкам, наступавшим на широком фронте. Ею командовал капитан Колзаков, о котором я слыхал еще в Петербурге. Блестящий конно-артиллерист, имевший большие связи, он погубил свою карьеру, так как застрелил цыгана, защищавшего от него свою дочь после ночной оргии. Во время войны в Кавказской гренадерской он вернул себе офицерские эполеты и теперь примкнул к отряду Дроздовского уже командиром сформированной им батареи.

Матерьяльная часть батареи была в плохом состоянии. Горная пушка Шнейдера-Данглиса была та самая, с которой я делал чудеса на Карпатах. Но сложная конструкция ее требовала неусыпного технического надзора. У меня всегда два орудия находились в резерве, они плавали в масле и керосине, их разбирали и чистили, не жалея трудов, под надзором отличного техника, и тщательно подготовленный персонал не оставлял желать лучшего.