Книга Жена башмачника - Адриана Триджиани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он указал на полки, заполненные ботинками. У каждой пары был ярлычок, на котором значилось имя клиента и время выполнения заказа.
– Вот мое наследство. Упорный труд. Ты. Мы. А остальное не имеет значения. Это всего лишь деньги. Деньги, которые я не заслужил. Они – напоминание обо всем, что я потерял и никогда не обрету вновь.
Энца молча сложила бумагу и убрала в конверт. К этому вопросу она больше не возвращалась. Просто обналичила акции и открыла в Чисхолме совместный банковский счет. И постаралась забыть.
Вход в квартиру Латини украшали гирлянды еловых ветвей, перевязанные голубыми лентами. Дверь открыл Луиджи:
– Buon Natale!
Луиджи обнял сначала Энцу, потом Чиро, забрал у них пакеты и свертки. Паппина украсила праздничный стол свечами и белым фарфором. Запах соуса из сливочного масла с чесноком, томившегося на плите, разливался по всем трем комнатам квартиры. К пустой колыбели в углу были привязаны тонкие белые ленточки. Паппина, на последнем месяце беременности, хлопотала на кухне. Она не могла нарадоваться гостям.
– Что готовишь? – спросил Чиро.
– Улиток с маслом и чесноком.
– А пятицентовик положила?
– Нет еще. Действуй!
Чиро выудил из кармана монетку и бросил в сковороду, где тушились улитки. Через несколько секунд Паппина выловила монетку, по-прежнему сиявшую серебром. Итальянцы не едят улиток, если монета потемнела. Ведь это верный признак, что улитки испортились.
– Отличные!
– Хорошо бы! Умираю с голоду, – объявила Энца, входя в кухню и тут же отбирая у Паппины кастрюлю с пастой.
Следом появился и Луиджи с бокалами вина.
– Сегодня утром Чиро ходил со мной к мессе.
– Да быть не может! – воскликнул Луиджи.
– А мы были в церкви Святого Альфонса, – сказала Паппина.
– Если мы хотим крестить ребенка, должны платить десятину, – объяснил Луиджи.
– Тебя послушать, так все, что церкви нужно, – твои деньги, – заметила Паппина.
– И от денег не откажутся, но предпочитают души, – сказал Чиро.
– Твой брат – священник, а ты такое говоришь! – Энца слегка хлопнула Чиро по щеке. – Знаешь ведь, что тебе там понравилось. Славословия и гимны ты слушал с удовольствием. Верно?
– Ну да. А глядя на статуи, словно возвращался во времена Сан-Никола. Удивительно – то, чем ты занимался в детстве, навсегда с тобой.
– Надеюсь, кое с чем ты все же расстался, – пошутил Луиджи.
– Да, я теперь счастливый муж. Смотрю только на Энцу.
– Умница, – рассмеялась Паппина.
– Я изменился к лучшему, – улыбнулся Чиро.
– Ловим тебя на слове, – сказала Паппина. – Отнесешь блюдо с индейкой на стол? Здесь нужна мужская сила. Я не вынимала из птицы кости.
Чиро поднял блюдо и направился в гостиную. Энца проследила за ним взглядом. Похоже, с годами ее муж становится только красивее. Она представила, что в старости, когда его каштановые волосы поседеют, он будет для нее даже более привлекательным. Энца замечала, как заглядываются на него другие женщины.
Она прошла вслед за Чиро в столовую. Он поставил блюдо на стол, распрямился и потер поясницу.
– Милый, с тобой все в порядке? – спросила Энца, помассировав ему спину.
– Болезнь башмачника, – заметил Луиджи. – Подложи колоды под раскроечный стол, чтобы повыше было. Всего несколько дюймов спасут шею и плечи. Пока я так не поступил, спина прямо убивала меня, а теперь чувствую себя куда лучше.
– Сделаю, – ответил Чиро. – А эти колоды помогут побыстрее управляться с работой?
– Сомневаюсь, – засмеялся Луиджи.
В утро Рождества Энца пошла к ранней мессе одна. Чиро устал после вчерашних посиделок у Латини, а кроме того, его традиционный ежегодный визит в церковь уже состоялся накануне. Не став будить мужа, она оставила записку, что после мессы задержится.
Она не хотела сообщать Чиро о своем рождественском подарке, пока не была полностью уверена, что он одобрит его.
Энца пешком направилась на кладбище Святого Иосифа, примерно в миле от Чисхолма. Ей нравилось ходить, и во время дальних прогулок она всегда вспоминала, как бродила по горам в Скильпарио. Под ногами похрустывал свежий снег, воздух пах сосновой хвоей и дымком, долетавшим с окрестных ферм. Зима в Чисхолме была окрашена в белое и серое, подобно оперению полярной совы или перьям вестников весны – серых соек.
По сторонам дороги высились высокие ели со стволами столь толстыми, что Энца не смогла бы обхватить дерево в одиночку. Лес стоял нетронутый, и это тоже напоминало ей об Альпах. Между Чисхолмом и Хиббингом полно вырубок – там лес стал жертвой прогресса. Наверное, лишь вопрос времени, когда доберутся и до этих деревьев. Но сегодняшним утром все они принадлежали только ей.
Энца открыла створку черных кованых ворот, ведущих на кладбище. На снегу лежали тени голых ветвей. Виднелось лишь несколько статуй – Девы Марии и коленопреклоненных ангелов, а в основном территорию кладбища занимали ряды простых надгробий из полированного мрамора с затейливой вязью эпитафий. В отличие от кладбища в Скильпарио здесь не было ни мавзолеев с алтарями и цветными фресками, ни позолоченных ворот, ведущих в гранитные склепы.
Священник одолжил ей карту. В центре кладбища, под сенью рощицы по-зимнему голых деревьев, были похоронены погибшие в шахтах. Энца шла мимо надгробий, смахивая перчаткой снег, чтобы прочесть имена. Шубич, Калибабский, Паулуччи, Перкович. Эти люди работали в шахтах Махонинга, в шахте Стивенсона в Штутце, на рудниках Берт-Пул, Берт-Селлерс и Хал. Тела католиков везли из Хиббинга и уже здесь служили заупокойную мессу. Семьям в Европу посылали фотографии, но иногда сообщать о случившемся было некому, потому что шахтеры не оставили никаких сведений о близких. Однако останков Карло Ладзари не нашли. Он погиб при пожаре.
Энца наклонилась и протерла надгробный камень.
КАРЛО ЛАДЗАРИ
1871–1904
Она улыбнулась. Надпись на гладком черном граните была выполнена золотом. Энца перекрестилась.
– Энца! – услышала она голос Чиро. Муж торопился к ней по дорожке, лицо его было встревожено. – Мороз же! Монсеньор Шиффер сказал, где тебя найти.
Чиро увидел на полированном граните имя своего отца.
– Что это? – потрясенно спросил он.
– Это я установила здесь камень. Потратила часть денег от продажи его акций. Мне кажется, так было правильно. – Голос Энцы дрогнул, она боялась реакции мужа. – Прости. Я не хотела расстраивать тебя еще больше, поэтому ничего не сказала. – Энца опустилась на колени рядом с надгробием.
– Зачем надгробие, если тело сгорело?
– Потому что он жил. Потому что он твой отец. Я захоронила здесь ящичек с вашими портретами – твоим и Эдуардо, письмом от меня и локоном твоих волос. Падре освятил все это, и несколько дней назад установили плиту. Я ее еще не видела.