Книга Австро-Венгерская империя - Ярослав Шимов

Мотивы поведения короля Петра и его правительства вполне понятны. Во-первых, окончательный переход под контроль Габсбургов Боснии и Герцеговины, где жило немало сербов, делал проблематичным создание в будущем великосербского государства, о чем не переставали мечтать в Белграде. Во-вторых, стратегическое положение Сербии в результате аннексии ухудшилось: теперь она была окружена австровенгерской территорией с трех сторон. Тем не менее, при всей показной решительности Белграда, сербское правительство действовало с оглядкой на Петербург и не пошло бы на столкновение с Австро-Венгрией без благословения России. Но, несмотря на все возмущение, вызванное аннексией у русской общественности, значительная часть которой ставила знак равенства между понятиями «патриотизм» и «панславизм», такого благословения сербы не дождались.

Россия, ослабленная неудачной войной с Японией и революцией 1905 года, не могла воевать — особенно с учетом того, что из Берлина прозвучали заверения в безусловной верности Германии союзу с дунайской монархией. Извольский, сгорая от злобы и ненависти к австрийцам, тем не менее, вынужден был успокаивать влиятельного сербского политика Н. Пашича, прибывшего в Петербург за поддержкой, и внушать ему, что Сербия должна проявить сдержанность. Однозначно против войны высказался и глава русского правительства П. А. Столыпин: «Не можем мы меряться силами с внешним врагом, пока не уничтожены злейшие внутренние враги величия России — эсеры. Пока же не будет проведена полностью аграрная реформа, они будут иметь силу, пока они существуют, они никогда не упустят ни одного удобного случая для уничтожения могущества нашей Родины, а чем же могут быть созданы более благоприятные условия для смуты, чем войной?»

Единственное, что попыталась сделать Россия — это добиться некой территориальной компенсации для Сербии за «потерю» Боснии и Герцеговины. Эренталь резонно возражал, что сербы ничего не потеряли, однако его ссылки на международное право были в данном случае неубедительны, поскольку, совершив аннексию, Австро-Венгрия сама нарушила решения Берлинского конгресса. Тем временем монархия начала военные приготовления. В начале 1909 г. между немецким и австро-венгерским генеральными штабами шли интенсивные консультации о возможных совместных действиях в случае столкновения с Россией и Сербией (а значит, и с Францией, связанной с Россией союзными обязательствами). Готовность центральных держав, особенно Австро-Венгрии, к войне была неполной. Поэтому Берлин прилагал дипломатические усилия к тому, чтобы нормализовать отношения между Веной и Петербургом.

Между тем дунайская монархия достигла компромисса с Турцией, которая в обмен на ряд экономических уступок и денежное вознаграждение смирилась как с аннексией Боснии и Герцеговины, так и с независимостью Болгарии. Соглашение с Османской империей стало важной победой Эренталя, поскольку тем самым аннексия превращалась из международной проблемы, подлежащей суду великих держав (как это предусматривала статья 25 Берлинского соглашения 1878 года), в проблему двусторонних отношений Австро-Венгрии и Турции. Претензии России и Сербии, равно как и неудовольствие, неоднократно выраженное британским кабинетом, теряли всякую обоснованность.

8 (20) марта под председательством Николая II состоялось заседание русского правительства, на котором предложение о проведении частичной мобилизации было решительно отвергнуто из-за неготовности страны к войне. День спустя посол Германии в Петербурге барон Пурталес получил от канцлера Бюлова срочную телеграмму. В ней шеф германской дипломатии поручал послу известить русского министра иностранных дел о намерении Германии оказать давление на Вену, с тем чтобы последняя официально попросила великие державы аннулировать вышеупомянутую 25-ю статью Берлинских соглашений. Тем самым боснийский кризис был бы разрешен в пользу Австро-Венгрии, но остальные державы получали возможность сохранить лицо. Немцы, однако, выдвигали условием своей посреднической миссии предварительное согласие России с ликвидацией статьи 25 — то есть фактически с аннексией Боснии и Герцеговины. В послании Бюлова содержались угрожающие строки о том, что Германия будет считать любой «неясный ответ» или выдвижение русской стороной каких-либо дополнительных условий «равносильным отказу» и в таком случае «предоставит события их естественному ходу; вся ответственность при этом падет на господина Извольского». Возможностей для дальнейшего сопротивления у Петербурга не было. Согласившись с предложением Германии, Россия проиграла, но сделала шаг к мирному разрешению боснийского кризиса.

Именно тон предложения Берлина, в целом достаточно разумного, впоследствии создал телеграмме Бюлова репутацию ультиматума. Россия, вне всякого сомнения, потерпела серьезное дипломатическое поражение, поскольку «русскому правительству приходилось выбирать между двумя тягостными решениями: либо пожертвовать Сербиею, либо отказаться от определенно высказанного им взгляда на незаконность австрийского захвата. Оно выбрало второе, принеся в жертву свое самолюбие» (Сазонов, 20). Тем не менее, на наш взгляд, справедливо утверждение американского историка С.Фэя, считавшего шаг, сделанный правительством Германии, не ультиматумом, а «попыткой... преодолеть пропасть между Россией и Австрией и предотвратить войну между Австрией и Сербией» (Цит. по: Skhvan. Cisarskd politika..., 118). Возможно, немецкое предложение было сделано не в самой мягкой и любезной форме. Но, в конце концов, нелепо упрекать державу, в силу обстоятельств оказавшуюся в более выгодном положении, чем ее партнер, в том, что она действует с позиции силы.

После дипломатической капитуляции России Великобритания, пытавшаяся выступать в роли посредника между Веной и Белградом, посоветовала сербам смириться с требованиями Австро-Венгрии. Последняя настаивала на прекращении Сербией военных приготовлений, согласии с аннулированием 25-й статьи, роспуске националистических полувоенных формирований и обязательстве Белграда поддерживать с монархией Габсбургов «добрососедские отношения». 31 марта 1909 г. нота, в которой сербское правительство согласилось со всем вышеперечисленным, была передана австро-венгерскому министерству иностранных дел. Боснийский кризис завершился. Эренталь мог торжествовать победу, однако победа эта была, несомненно, пирровой. Г. фон Лютцов, в те годы — посол Австро-Венгрии в Италии, перечислял политические, моральные и материальные потери, понесенные его страной в результате боснийского кризиса: «54 миллиона крон наличными (в качестве компенсации туркам. — Я.Ш.), мобилизация, нанесшая тяжелый ущерб нашим финансам, ...всеобщее недоверие к нашей политике и яростная враждебность России». К этому стоит добавить внутриполитические осложнения: присоединение к Австро-Венгрии усилило националистические настроения боснийских сербов. Кроме того, император получил еще несколько миллионов славянских подданных, что вызвало, мягко говоря, настороженную реакцию австрийских немцев и венгров.

Плюсы тоже были, но куда менее крупные — в первую очередь укрепление союза с Германией, в котором более слабая Австро-Венгрия на какое-то время удивительным образом получила роль более активного партнера. Теперь уже Берлин шел за Веной, защищая ее интересы на Балканах и напрочь забыв о заветах Бисмарка, который когда-то не желал принести в жертву «восточному вопросу» ни одного померанского гренадера.