Книга Выход 493 - Дмитрий Матяш

Тишина. Лишь далекое шуршание подошв да потрескивание навевающего ностальгию о доме костра. Никто не слышал раньше, чтобы Крысолов так говорил. Будто упрашивал. Казалось, что если кто-то решить встать ему наперекор, он преклонит перед ним колени, моля, чтобы ему поверили. Его глаза, лицо, не находящие себе места руки — словно у человека, который заметил в плотине трещину и прибежал предупредить всех, что скоро их затопит, а они смотрят на него как на умалишенного.

В этой тишине, казалось, даже было слышно, как журчат потоки мыслей в головах. Никто не переговаривался, будто каждый боялся первым озвучить свои соображения какими бы на его взгляд правильными они ни были. Все молчали и даже их взгляды не пересекались, как и прежде, сосредоточившись на заметно потускневшем пламени костра.

— Ребята, — обратил на себя внимание выглянувший из-за плеча Крысолова полковник Щукин, — а ведь это правда. И хотя мне не очень нравится это слово — неочеловек, и уж совсем не хочется признавать себя мутантом, — он снисходительно улыбнулся, — но то, о чем поведал Кирилл Валериевич, для меня, бесспорно, не новость.

На лицах молодых сталкеров застыло подлинное удивление, старики же лишь скептически повели бровью.

— Это долго скрывалось под грифом секретности, да и сейчас за разглашение этой информации можно поплатиться жизнью, но я, старый болтун, таки чувствую, что проговорюсь, — он снова улыбнулся. — Я не знаю, конечно, все ли вы помните то, о чем я хочу вам рассказать, но вот что Кирилл Валериевич помнит — так это уж точно. Помните, — он оглянулся на Крысолова, — так называемые, камеры очистки? Когда каждый, кто возвращался с поверхности, должен был обязательно через них проходить, будто бы для того, чтобы не пронести в Укрытие никакой заразы? — Крысолов согласительно кивнул. — Так вот не то, что из гражданских, — из военных, — мало кто знал, что никакого очистного устройства там не было. Ему попросту неоткуда было взяться. Мы же с вами как-никак собирались безвылазно сидеть под землей лет двадцать-тридцать, пока бы «первенцы», — а об их существовании военное руководство, разумеется, отлично знало, — не обследовали бы хорошенько все вокруг, а потому никаких устройств для очистки от посторонних биоэлементов в Укрытии предусмотрено не было. Вас, тех, кто возвращался с поверхности, обдували обычным паром, да и только. На самом же деле в камерах очистки стояли сканеры, установленные учеными из «Бионики». И в сканеры эти составлялись не из чего иного, как из тех высокочастотных датчиков, о которых Кириллу Валериевичу рассказал Разум. Да, да, — закивал он сам себе, поскольку глаза остальных снова сосредоточенно изучали костер, — те самые датчики. Дело в том, что еще на заре Эпохи Выживших, когда первые сталкеры их раздобыли — а они понятия не имели, что то были за «калькуляторы» — ученые уже поняли, что за головоломные данные они выдают. Со временем, быть может, мы бы и забыли о них, ведь зачем они нужны нам, простым воякам? Мы и без них хорошо знали, кто есть кто на поверхности, но вот для этих проныр из лабораторий… — Василий Андреевич с шлепком ударил кулаком в раскрытую ладонь. — Их хлебом не корми, дай над кем-то провести исследования. Они убрали камеры очистки, поскольку «очистка» проводилась слишком уж примитивным способом и рано или поздно могла привлечь к себе внимание, и незаметно расставили датчики по заставам. Так вот вы, братцы сталкеры, и стали для них подопытными кроликами. Они следили за состоянием каждого: и того у кого был первый выход, и того, кто подымается уже почти двадцать лет. Показатели, вынужден признаться, действительно отличались. И в том, Кирилл Валериевич, что прибор у яготинца зашкалил на вас в красную зону нет абсолютно ничего удивительного. Ученые из «Бионики» ничего не знали и не знают об «общем модуле» и о том, что учеными из московского НИИ было собрано три тысячи разных образцов физданных на человека, чтобы отделять нового человека от старого, но впервые они забили тревогу два года после того, как сканеры были установлены в Укрытии. Уже тогда они выявили рост приспособленности организма сталкеров к условиям наружной среды. К воздуху. К фону. Установили, что чем больше у человека подъемов, тем более становится у него налаженное физическое состояние, тем больше развиваются в нем способности, о которых обычному человеку из старой жизни нечего было и помышлять. Например, то, что наши дети, если бы их этому обучать, могли бы решать институтские задачи — чистая правда. Просто потребности нынче у нас другие. Вместо уроков литературы, их обучают боевым искусствам и стрельбе; их учат выживать, не так ли, Кирилл Валериевич? — но так и не дождавшись ответа, перевел взгляд на ни капли не повеселевшего Секача: — Так что, Сергей Владимирович, исходя из вышесказанного, не нахожу причин вам чувствовать себя изгоем в нашей компании, — не побоюсь теперь этого слова, — мутантов. Ведь для простых людей из прошлого мы все уже… не те.

И тишина вновь сомкнулась за спинами еще больше напоминавшими собой отрешенных зомби, усугубившихся в чувстве, что они оказались не в своей тарелке, согбенных людей.

Первым из ступора, удачно замаскированного обычно недоверчивым, кислым выражением лица, вышел Тюремщик. Стараясь не заглядывать никому конкретно в глаза, он неколеблющимся шагом подошел к камню, на котором стоял чайник с растопленным машинным топливом, подчас годившимся для приема внутрь, и разлил содержимое в стоящие там несколько кружек. Затем подошел к тем сталкерам, которые продолжали греть свои кружки в руках еще с первого тоста, и вылил им все, что оставалось в чайнике. Затем так же молча подошел к камню, взял свою кружку и только теперь поднял глаза на люд.

— Прошу, — сказал он, и сталкеры будто бы ожили. Закашлялись, переглянулись между собой, перекинулись парой слов. — За нас! За всех нас! — Тюремщик с уважением протянул вперед свою кружку, и остальные незамедлительно последовали его примеру. — За неочеловека, хрен бы мать его в нос!

И первым опрокинул горючее себе в глотку.

— За нас! — хором отозвались остальные сталкеры.

Единственной нетронутой оставалась погнутая по краям, алюминиевая кружка Секача, все стоявшего в десяти шагах от угасающего костра и лишь изредка поглядывающего то на Крысолова, то на остальных, но чаще с тоской оглядывающегося на грозно ударяющего вперед себя столбами белого света фар «Чистильщика».

— Серега, — спокойно обратился к нему Крысолов, отставив свою зеленую, эмалированную, местами покрывшейся круглыми пятнами ржавчины, кружку на импровизированный стол. — Ты не хочешь с нами выпить? Ты не поверил тому, что рассказал я и Василий Андреевич?

— Хочу верить, — тихо, почти не слышно за живым обсуждением данной на суд общественности новой темы, ответил Секач. — Но для начала мне нужно разобраться с самим собой. Я… — он сделал полуоборот, собравшись уходить, — очень хотел бы остаться в команде, но, как сказал Тюремщик, я должен для себя понять, кто я есть.

— Ладно, — зачем-то снова взял в руки свою пустую кружку Крысолов, принявшись ее разглядывать. — Если ты так решил… Ты все еще мой друг и я обязан считаться с твоими решениями, хотя не совсем их поддерживаю. Подумай до завтрашнего вечера… — сказал он, но когда поднял глаза, в том месте, где только что стоял Секач, зияла пустота.