Книга Уготован покой... - Амос Оз

Только когда Ионатан, слегка согнувшись под тяжестью своей ноши, начал удаляться в сторону горного склона, все более погружавшегося во тьму, только тогда повернул старик свою великолепную голову и произнес с грустью:

— Будь осторожен, сынок. — И вдруг из самых глубин его существа раздался мощный рык, потрясший бескрайнюю пустыню: — Несчастный!

В то же мгновение теплая волна захлестнула Ионатана. Комок подкатил к горлу. Влагой заволокло глаза. Из последних сил, прикусив нижнюю губу, справился он с нахлынувшей слабостью.

Джип удалялся. И сумерки поглотили его. Растаяло урчание мотора. Подул ветер с севера. На пустыню опустилась тьма. Наконец-то Ионатан был воистину один. И он услышал, как звенит тишина…

6

И была ночь. Над пустыней — с севера на юг — дул теплый ветер и нес с собой соленую пыль. Уже появились первые звезды, но отблески дневного света все еще цеплялись за вершины гор. Ноздри Ионатана дрогнули — их коснулся запах далекого дымка. Коснулся и растаял. Ионатан стоял, пригнувшись под тяжестью своей ноши, словно поджидая кого-то собиравшегося присоединиться к нему. Затем, помочившись всласть, он вздохнул полной грудью и радостно сказал самому себе, что вот уже прошло целых сорок пять часов, а он не выкурил ни одной сигареты. Он вставил магазин с патронами в свой «Калашников», подготовив его к бою. Два других магазина сунул поглубже в карманы брюк. Он с удовольствием осознал, что никогда за всю свою жизнь не был в таком одиночестве — ни одной живой души вокруг. Даже Эйн-Хуцуб, оставшийся за спиной, вдруг показался ему местом чересчур шумным и утомительным, местом, где пытались навязать ему обязанности, которые были ему совсем не по душе. Но теперь это все позади. Холмистый рельеф скрывал от него шоссе Сдом — Эйлат. Старый крикун растаял, испарился, исчез. И пришла ночь. Теперь с этим покончено, твердил про себя Ионатан, словно пароль. Где-то там, прямо перед ним, в темных горах, сливавшихся на востоке с небосводом, замерцал слабый свет. Пограничная застава? Или бедуинские шатры, приткнувшиеся в горных расселинах? Там земля Эдома. Там королевство Трансиордания. Там ждет город, высеченный в скалах. Там земля кишит врагами.

Не доносится ни звука. Ни шороха. Словно испытывая глубину безмолвия, произнес Ионатан своим низким голосом: «Тишина».

Легкий молочный туман стлался у его ног. Ветер стих. По шоссе, которое осталось у него за спиной, пронеслась машина. Шум мотора вывел Ионатана из задумчивости. Он вновь опробовал свой голос: «Двинулись!»

И едва прозвучало это слово, ноги его сами зашагали. Шаги его были так легки, что он почти не слышал их. Несмотря на всю тяжесть снаряжения и оружия, Ионатан словно бы скользил. Как будто ботинки парашютиста сами несли его. Склон был удобный, пологий. Постепенно Ионатана охватило чувство облегчения. Даже пот на лбу был ему приятен, как прикосновение прохладной ладони. Какая-то таинственная, мистическая нежность была присуща земле, по которой он ступал, будто шел он по ковру из мягкого пепла, оставшегося после пожара. Только тонкий запах дыма вновь возник в воздухе. То тут, то там наступал Ионатан на низкорослый кустарник. То тут, то там чернели валуны. Темнота этой ночи не была похожа ни на какую другую темноту, знакомую ему по прошлой жизни: небесные светила извлекали из пустынной земли некое внутреннее голубоватое туманное сияние. Словно околдованный, двигался Ионатан на восток, не отягощенный мыслями, не знающий тоски, в тумане легкого опьянения: крепкие мускулы несли его тело и, казалось, пели.

Чем я был все эти годы? Кто это зовет меня к себе? Я иду. Я иду. Немедля. Холодный и незыблемо спокойный. Не я ли собирался уехать в другую страну? В большой чужой город? Начать там новую жизнь? Работать и учиться? Управлять какими-то сложными приборами? Знакомится с чужими женщинами? Ну вот, теперь у меня есть свобода. Кому они нужны, сложные приборы и женщины? Ничего мне теперь не надо. У меня есть свобода и нет никаких проблем. Какое мне дело до того, что сейчас появятся здесь все эти бедуины? Пусть приходят. Я скошу их автоматной очередью, как траву: та-та-та. То, что Азария рассказывал про учителя математики, которому шальная пуля угодила в голову, — в действительности этого не было. И самого Азарии в действительности не было. И дома не было. И всех этих лет. И Михаль, и психованный старик — они тоже не всамделишные. Только сейчас воистину начинается моя жизнь. И взаправду существуют лишь звезды и темнота. Пустыня — она есть взаправду. И этот ветерок, что дует на меня слева. Подует, перестанет и снова подует. В этом вся моя правда: идти в одиночку сквозь ночь. Принадлежать этой тишине. Шагать в своем ритме, направляясь на восток. Азимут — на самую высокую вершину горной гряды, это, несомненно, Джабл-Харун. Вот и всё.

Старая песня зазвучала в его душе: «Чего еще ты попросишь, наша земля, чего мы дать не готовы?» На вопрос этот не находил Ионатан никакого ответа. А впрочем, и не пытался. Но поймал себя на том, что мурлычет мелодию, и постарался от нее избавиться. Он шел. Словно плыл по воздуху.

Полны наши житницы. Изобилие в наших домах. Но с этим покончено: нет у нас дома. Там, в ущельях, меж горами Эдома, бродят кочевники. Вот и я уже превратился в кочевника. А все, кроме этого, ошибка или шутка. Или ловушка. Мой отец. Моя жена. Армия. Цитрусовая плантация. Гараж. Как годы пролетели. Как же ждал я будто камень. Иехошафат, учитель, душа его стремилась не туда, с чего это вдруг он сидел на балконе и ждал, пока схватит пулю в голову? Почему не встал и не ушел? Вот и я для них уже мертв, но, по мне, жив-живехонек. Никто и никогда не скажет мне, что делать. Любой, кто приблизится, получит автоматную очередь. Я появился на свет мертвым. Как девочка, которая родилась у Римоны год назад. Я даже не спросил, что этот гинеколог из Хайфы, этот уроженец Сирии, сделал с тельцем девочки. Что делают с детьми, родившимися без признаков жизни? Возможно, собирают их всех в городе призраков, затерянном в горах? Возможно, существуют убежища для таких детей, храмы, дворцы. Дома, высеченные в скалах? Глубоко-глубоко, в непроглядной тьме, как это написано в той брошюре про Петру? И Эфрат, девочка Римоны, там. Дочь? Та, что была у меня? Моя дочь? Я — ее отец? Боже милостивый, что за слово — «отец». Я отец. Как смогу я узнать девочку, которую никогда не видел? Да еще в такой тьме? Среди множества других детей. Я стану громко звать ее: «Эфрат!» А она придет? Обнимет меня за шею? Как делал я, когда был совсем маленьким и все говорили про меня: «Какой он добрый»…

Какая-то соленая влага вдруг коснулась его губ. Он утер лоб ладонью и, не останавливаясь, ослабил лямку рюкзака.

Римона, бывало, клала мою руку на свой живот, чтобы я мог почувствовать, как ребенок двигается, и смотрела на меня так, словно именно это должно все во мне изменить. Я? Отец? Отец Эфрат? И отец того ребенка, другого, от которого она избавилась с помощью аборта? Безумие.

Каким-то мистическим образом вообразил он, что чувствует шевеление ребенка в своем собственном животе. И чуть было не рассмеялся в темноте. Но именно в это мгновение подошвы его ботинок стали издавать необычный скрип: он ступил на мелкий щебень. Разве это не дно ущелья? Спустя какое-то время земля вновь замолкла и ноги его опять ощутили молчаливое прикосновение песка. Ионатан глубоко вдыхал одиночество, безмолвие ночных пустынных пространств. Он поднял глаза, взглянул на линию горного хребта и увидел неясное сияние. Это уже огни города? Вчера ночь была лунной. Сейчас по ту сторону гор луна вновь готовится взойти на небосклон. А пока что долетают до нас отблески ее сияния. Словно прямо с небес спустилось облако звездной пыли, приземлилось там, далеко на востоке, за горными хребтами земли Эдомской, и здесь, где нет ни одной живой души, оно, поднимаясь из-за мертвых гор, разливает над всей ширью безлюдной равнины свое наводящее ужас свечение.