Книга Готический роман. Том 2 - Нина Воронель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тут примерно девятьсот. Все, что у меня есть. Так как же?
Летчик спокойно взял деньги и начал медленно их считать. При виде марок он на миг застыл, что-то обдумывая, потом присоединил их к общей кассе:
– Вместе с немецкими выходит восемьсот восемьдесят. Она тоже полетит? – он кивнул в сторону Клары.
– Нет, я один.
– Маловато, конечно. Но если вы один и вам срочно, садитесь – подброшу. Я как раз только что заправился.
И стал подниматься в кабину. Ури метнулся к матери.
– Я полечу с ним. А ты поскорей возвращайся в библиотеку и доложи обо всем Меиру.
Она молча кивнула и принялась отстегивать ремень, чтобы пересесть на шоферское место. Его удивило, как безучастно она отнеслась к тому, что он улетает. Она даже не поинтересовалась, куда. Но ему сейчас было не до нее. Им все сильнее овладевал страх за Инге.
Он влез в кабину, пристегнулся и крикнул летчику:
– Готово!
Тот показал ему пальцем на шлем с переговорными наушниками и склонился к приборной доске. Самолет мелко задрожал и, быстро набирая скорость, помчался по асфальтовой полосе. Уже в воздухе, глядя на убегающие от него все дальше вниз верхушки деревьев и крыши домов, Ури услышал в наушниках легкий треск:
– Я – Джимми. А вас как зовут?
Как его зовут, как в паспорте или по правде? Все же лучше как в паспорте:
– Ульрих.
– Так куда мы держим курс, Ульрих?
– Куда-нибудь поближе к немецкой границе, в сторону Страсбурга.
– Понял. Я постараюсь дотянуть, если хватит бензина. Но, может, придется приземлиться раньше.
Ури был согласен на все, лишь бы приблизиться к Инге. Земля отплывала все дальше, домики становились все меньше. Мимо потекли какие-то полупрозрачные дымчатые струи, они завихрялись вокруг крыльев, всплывали вверх и, истончаясь, сменялись другими, такими же нежными и летучими.
Мерное покачивание на упругой воздушной подушке, отделяющей самолет от земли, странным образом пригасило невыносимую душевную боль, причиненную сознанием собственных ошибок. Эта боль, отхлынув, освобождала мудрые, до того заглушенные ею сомнения, – а был ли у Карла другой вариант? Действительно ли такую роковую роль сыграла подброшенная на рояль красная тетрадь? Стал ли бы без нее такой опытный человек, как Карл, дожидаться, пока сотрудники Меира прочешут хранилище и найдут там его камеру?
Земля с ее домами, садами и дорогами оборвалась бледно-желтой полосой, окаймляющей край голубого водного простора. Душа Ури, погруженная в трепетную голубизну неба, сливающуюся на горизонте с отполированной до блеска голубизной моря, сконцентрировалась в одной единственной точке – Инге, Инге, Инге!
Все было кончено. Клара сидела, бессмысленно глядя на свои руки, зачем-то сжимающие руль чужой машины, торчащий перед ней не с той стороны, с какой должен торчать нормальный руль. На этой машине она должна ехать к Меиру, чтобы обо всем ему доложить. Но если даже забыть о том, что она понятия не имеет, как управлять машиной, руль которой торчит с противоположной стороны, нерешенным оставался главный вопрос – о чем докладывать Меиру?
О том, что Ян вовсе не Ян? Но об этом уже наверняка доложила Лу Хиггинс, со вкусом доложила, со злорадством, можно не сомневаться. Так о чем же еще докладывать? О том, как она, дура старая, растеклась перед Яном, как масло по ковру? О том, как она прожила эти месяцы – в трепетном ожидании, в невыносимом предвкушении? О том, как Ян смотрел на нее при встрече, и как все это оказалось ложью?
О да, Меир будет счастлив узнать, что все это оказалось ложью. Он мог бы даже торжествовать по этому поводу, если бы главный удар не был нанесен по нему. Она, конечно, не расскажет, что познакомилась с Яном еще раньше, в Израиле, и что дала ему адрес библиотеки. Но он все равно об этом узнает. Толковые мальчики из его ведомства отыщут в компьютере аэропорта Бен-Гурион следы высокого седого иностранца, под каким бы именем он ни прилетал.
Не найдя ответа в созерцании своих рук, Клара нажала на газ и выехала на неширокое шоссе, по которому редкий поток машин, словно в зеркальном отражении, скользил в направлении, противном здравому смыслу. Все же Кларе удалось сосредоточиться и вывести «Форд» налево, невзирая на то, что руки сами выворачивали вправо.
Когда она ехала по окаймленному сиренью проулку, ведущему к библиотеке, в пустынной тишине которого порхали полускрытые листвой солнечные зайчики, до нее, наконец, дошел абсолютный смысл слова «никогда». Никогда больше не будет Яна, никогда не будет. Никогда не будет памяти о нем, не будет мысли о нем, не будет его самого. Потому что его никогда не было. Никогда. Было нечто неуловимое, вроде этих солнечных зайчиков, которые наполняют воздух своим незримым присутствием. А теперь и этого больше не будет. Никогда.
Это понимание предстало перед ее мысленным взором с такой отчетливостью, что вся ее будущая жизнь простерлась бесплодной пустыней, сожженной ослепительным светом. Из этой пустыни вдруг выскочил ревущий красный предмет, который стремительно заполнил все пространство между Кларой и небом. Рука ее автоматически крутнула руль, отчего машину рвануло куда-то вбок, прямо на суровую каменную кладку кладбищенской стены.
«…и объяснять ничего не надо…» – успела подумать она.
Пестро-зеленая, вращающаяся под крылом панорама северного Уэльса начала стремительно уменьшаться в размере, пока не превратилась в мелкомасштабную карту из школьного учебника географии. Еще минута, и карту заволокло пенистым маревом облаков, за которым сделались неразличимы отдельные детали наспех покинутого мира. И стало ослабевать давление холодного обруча страха, стиснувшего его грудь с того мгновения, как он увидел на рояле свою красную тетрадь.
Он откинулся на спинку сиденья и постарался распрямить ноги, но кабинка самолета не была рассчитана на его рост, так что пришлось смириться с той позой, которую она могла предоставить. Может быть, именно из-за этой неловкой позы никак не наступал тот долгожданный момент освобождения, когда избыточный адреналин, стирая границу между страданием и блаженством, согревает кровь до колотья в кончиках пальцев.
Но сейчас кончики пальцев заледенели до онемения, и согреть их не удавалось ни теплым дыханием, ни быстрыми рывками «сжать-разжать! сжать-разжать!», которым его обучили в тренировочном лагере в Ливане. Впрочем, это, пожалуй, было даже к лучшему. Ведь он точно знал, что будет, если к пальцам вернется чувствительность – снова хрустнет под нажимом его рук тонкая шея и задергается, обмякая, хрупкое тело Брайана. Маленькие детские ладошки, маленькие ножки в детских полуботинках… Стоп, хватит, не заходиться!
Сворачивать шею одним рывком – по спирали вниз – его тоже обучили в тренировочном лагере, где он провел целый год после бегства из замка. Но там он практиковался на муляжах из синтетической резины, которая не дергалась и не хрустела, как ее ни закручивай – хоть по часовой стрелке, хоть против. Не то, что шея Брайана… Онемевшие пальцы внезапно ожили, автоматически повторяя вращательное движение по спирали вниз… Маленькие детские ладошки, маленькие ножки в детских полуботинках, маленькая, увенчанная седеющим пушком головка… Левая рука снова крутнула воображаемую шею по спирали вниз, правая навстречу ей – по спирали вверх. Хватит, стоп! Пора взять себя в руки!
