Книга Досье генерала Готтберга - Виктория Дьякова

Тучи сгущались снова. Сначала арестовали и избили почти до полусмерти Веру Соболеву. Потом грозились отправить в психиатрическую клинику саму Лизу — просто так, проверить, как у нее с головой. И снова, как сентябре сорок третьего, казалось, все рухнуло. Все кончено. Она зря вернулась и никогда не добьется правды.

А легендарный комбриг «дядя Ваня» торжествовал. Бессменный участник всех мероприятий по поводу дня Победы, иконостас высочайших наград, член ЦК компартии Белоруссии и даже главного ЦК в Москве, депутат бесчисленных созывов и съездов, он был могущественен, власть его была велика, бороться с ней было трудно. Практически невозможно. Постоянно боясь разоблачения, дядя Ваня жил с червоточиной в душе, он мстил Белозерцевой и после ее смерти, мстил всем, кто был близок к ней. Казалось, его сила и власть не кончатся никогда. Вся мощь советской власти была на его стороне, ничто не могло поколебать доверия к нему.

Но… «В России надо жить долго, — шутил, повторяя известную фразу, Орлов, — тогда есть надежда, что доживешь до справедливости. Когда тебе исполнится лет сто, не меньше».

Он оказался прав. Однажды, власть и сила Савельева кончились. Навсегда рухнуло все, как подточенный предательством гигантский колосс. И началась совсем другая история. В том числе история Великой Отечественной войны — почти совсем неизвестная. Когда-то в сентябре сорок третьего года Савельев очень боялся, что слава успешного покушения на Кубе достанется не ему, пройдет стороной. Он попользовался ею вдоволь. Но умереть со славой не успел. Она покинула дядю Ваню, а вот предательство и позор остались.

К своему несчастью, Савельев дожил до своего черного часа, и до того дня, когда истина восторжествовала. Однажды в конце 1988 года Лиза получила из Франции письмо. Ей писала младшая сестра пани Жанель — Маргарет. Она сообщила, что Литвинская умерла в середине семидесятых, но в память о проведенных совместно трудных военных годах она оставила Лизе наследство, часть акций своего предприятия, которое теперь принадлежало Маргарет. Та посчитала своим долгом сообщить Лизе об этом, благо появилась возможность,

Поехать во Францию, а оттуда в Германию для Лизы теперь не составляло ни труда, ни опасности. И она поехала. Сначала в Париж, где встретилась с сестрой, ставшей известным врачом во Франции. Потом вместе с ней — в Лион, где они посетили могилу Фру. А потом одна, в волнении, почти девчоночьем, как перед свиданием, самым первым в жизни, Лиза направилась в Гамбург. Она знала, что обязательно увидится там с Руди, и прежние чувства, над которыми не властны оказались ни война, ни время, вернулись к ней.

По желанию пани Литвинской, Марго уступила Лизе салон цветов, который по-прежнему располагался на площади Валькирии, и Лиза стала его полновластной хозяйкой. У этого салона, под золотыми буквами «Цветы от Литвинской», она ждала Руди, когда он приедет к ней, и каждое мгновение казалось вечностью. Он приехал, точнее, пришел пешком. Она узнала, что через три года после ее отъезда у него и Дагмар родилась дочь Кристина. А еще через два года Дагмар умерла. У нее открылась язва, началось сильное кровотечение, и организм не справился с болезнью. Фрау Шарлота фон Крайслер пережила дочь ненадолго, она умерла в тот же год, спустя три месяца после похорон Дагмар. Руди больше не женился. Он вырастил Кристину, она закончила университет в США, и теперь взяла в свои руки семейное дело, сохраненное отцом после войны. Ей Руди оставил в полное распоряжение и старинное семейное гнездо фон Крайслеров на Альстерштрассе, 38. Себе он купил квартиру в том доме, где Лиза снимала комнату, на площади Валькирии, напротив салона Литвинской. Теперь он занимался ветеранскими делами своей дивизии «Дас Райх» — разыскивал заброшенные захоронения немецких солдат и офицеров на территории стран бывшего соцлагеря и восстанавливал их. Досье Готтберга ему передали, и Руди сохранил его до лучших времен.

Получив досье из рук Крестена в Гамбурге в целости и сохранности, Лиза привезла его в Москву. В здании КГБ на Лубянской площади она передала документы генерал-майору госбезопасности Михаилу Антонову, брату расстрелянного в сорок четвертом году Сашки. И делу наконец-то был дан ход.

На суде, который состоялся сначала в Минске, а потом в Москве, перед присяжными предстал сам Иван Кузьмич Савельев и четверо его сообщников, подписавших пасквиль, который когда-то зачитывал Лизе особист Розман в Большом доме на Литейном. Главным обвиняемым должен был стать Мужиканов, но ему в некотором смысле «повезло» больше, чем остальным. Он спился и умер от белой горячки еще в начале семидесятых. Однако имя его фигурировало в обвинительном заключении.

Во время суда в зале кроме Лизы и Миши Антонова присутствовали: Вера Соболева, тяжелобольная женщина на инвалидной коляске, которую привезли из Германии по просьбе Лизы; бывший полковник Симаков, ослепший в лагере и передвигавшийся только с помощью внучки, и генерал-лейтенант в отставке Алексей Васильевич Орлов. Кроме того, на суд приехал бывший штурмбанфюрер СС Рудольф Крестен, чего в прежние времена представить было невозможно. А еще — сухонькая, седая как лунь старушка, бывшая учительница из Минска Анна Степановна Тоболевич. Эта женщина пережила многое, но дожила до того дня, когда истина открылась, и виновные понесли наказание. А еще — дождалась и чуда: ее сын Иван, попавший в плен в сорок первом, оказался жив! Побоявшись вернуться на Родину после окончания войны, чтобы не компрометировать своих родственников, он уехал в Новую Зеландию. Там женился, у него родились дети и внуки. С ними он и приехал к матери, когда Советский Союз распался. Анна Степановна провела большую часть жизни одна, а умерла в окружении семьи, спокойная и счастливая. И Лиза с удовлетворением думала — не без ее участия.

Савельева, поскольку он предавал не сам, а лишь покровительствовал предателю, осудили на пятнадцать лет, но оказалось, это была формальность. Савельев был болен раком, и жить ему оставалось год, не больше. Его сообщники получили по десять лет. Из-за преклонного возраста обвиняемых наказание смягчили, ограничившись в конце концов пятью годами, да и то условно.

Вскоре после того, как приговор был оглашен и справедливость восторжествовала, Лиза и Орлов стали хлопотать о том, чтобы Симакову разрешили выезд в Германию. В Гамбурге за счет Руди Крестена ему сделали операцию и вернули бывшему полковнику НКВД зрение. Капитан госбезопасности Тоболевич, лейтенант Антонов, генералы Кондратьев и Петровский и, наконец, сама Екатерина Алексеевна Белозерцева были посмертно реабилитированы, им были возвращены их прежние звания и награды. Новая Россия всех наградила орденами мужества, посмертно. Веру Соболеву тоже наградили. После многих страданий и, по счастью, — при жизни. А Ингу Тоболевич нашла награда, которую ей хотели вручить еще в СССР — звание Героя, но уже не Советского Союза, а Российской Федерации. Указом за подписью Президента Ельцина.

— Ну, вот, теперь и помирать можно, — вернувшись домой после суда, устало заметил генерал Орлов.

— Нет, Алексей, — возразила Лиза, обнимая его за плечи, — только теперь и поживем, со спокойной совестью. Да, жаль, что мало.

— Ничего, кое-что в ней еще осталось.