Книга Ночная смена. Лагерь живых - Николай Берг

— Окстись, братец! Тут нет Мутабора, все живые.

— Тьфу. Черт! Момент. Перестройка.

— Как тут устроились?

— Есть тут помещение с печкой. И отчаянный дед — вроде как он бывший лоцман. Согласился остаться, а Мутабор — как собеседник деда вполне устраивает.

— Извините, Мутабор — это тот самый морф? Про которого сегодня говорили?

— Он самый, — отвечает за нас Филя, достаточно плотоядно посмотрев на спросившую медсестричку. Ну да, в его вкусе. Полненькая, светленькая. Самое то. И главное — смотрит восхищенными круглыми глазами.

— Ой, как интересно!

Я уже собираюсь открыть рот для честного заявления вроде как «ничего интересного, он просто инвалид с изменением еще и обменных процессов», но вижу весьма выразительный взгляд Фили и решаю воздержаться.

Водолаз элегантно и бесцеремонно впихивается рядом с медсестричкой и начинает заливать.

— Как устроились? — спрашиваю братца.

— Нормально. К слову, мясо очень к месту пришлось, не забудь теткам спасибо сказать.

— Слушай, а с чего морф вдруг согласился ехать? То упирался-упирался, а потом вдруг как щелкнуло.

— Да сам не пойму.

— А может, из-за того, что стайное животное человек-то?

— И?

— Ну. Мы его так уговаривали, что он почувствовал себя, скажем, не лабораторным животным, а своим? Так, скажем, обрел компанию?

— Ага. Наша рота — дружная семья. По-моему, плетешь не ту святую. Скорее посчитал, что надоест нам его убеждать — кто-нибудь из политически неграмотных и пальнет. Может, посчитал, что так он будет в большей безопасности. Если в нем будет постоянная надобность, не припомнят художеств под руководством ныне беспокойного вивисектора.

— А может, обещанное тобой руководительское кресло соблазнило?

— Кто знает. Тебя кормили?

— Сожрал пару бутербродов на ходу.

— А про меня забыл, а? Бутерброды с сыром были?

— Гм…

— Ясно. Забыл. Родственничек!

Братец поворачивается к нашим спутникам.

— Месье, мадам и мадемуазель! Я же не манж ну не все сис жур, но жрать хочется как из пушки. Может кто удружить голодному, заброшенному всеми лекарю? Найдется ли у вас капля сострадания или, на худой конец, холодная котлета за пазухой?

— Вы еще забыли сказать, что сами вы не местные и извините, что мы к вам обращаемся, — ехидно замечает старшая медсестра, тем не менее начиная копаться в сумке.

— Так низко я не пал, чтоб попрошайничать по-цыгански. Тем более что основной бизнес на нищенстве держат цыгане-люли. А они вроде и среди цыган — непочитаемы.

— Ладно, держите.

— Вот спасибочки!

В итоге нам насовали провизии — как раз на троих и хватило. Филя, разумеется, мимо не прошел и трапезу с нами разделил.

Правда, поесть спокойно не дали — вопросов было много.

Кронштадтская медицина уже на морфов насмотрелась, причем на разных. Оказалось, что и братца присутствующие знают — он препарировал несколько морфов у себя на новом кладбище, названном в честь большого Пискаревского, где лежит четыреста семьдесят тысяч ленинградцев, умерших в блокаду от голода, холода, обстрела и бомбежек, малой Пискаревкой. Но вот появление более-менее разумного, да еще и выступившего союзником морфа — это их сильно удивило. По-моему, даже посеяло всякие беспочвенные утопии типа вечной надежды людей на практическое бессмертие. Хоть в каком виде, не зря же так были популярны дурацкие фильмы про вампиров. Только бесплатный сыр — как правило, в мышеловке. Причем для второй мыши.

Во всяком случае, по одному морфу судить нельзя. Ну… мне так кажется… Хотя заманчиво, конечно. Потому как вроде жизнь после смерти — и что там — один Мутабор ведает. Но мне так кажется, что тут не будет все так уж просто — пореанимал безнадежного — и вот он встает, говорит: «Благодарность. Доктор. Коньяк. Завтра», и прет домой к радостным родственничкам. Вот что узнать надо точно — осознавал себя мой подопечный сразу или память потихоньку возвращалась? И что там такое было — при дрессировке того же Альманзора. Пряник какой был — ясно, а вот кнут? И ведь был кнут, совершенно точно! Больно уж вивисектор был уверен в том, что морф его боится. Морф, конечно, жульничал, но ведь это показывает, что применяли по нему какую-то неприятность…

— Подходим, приготовьтесь высаживаться! — не оборачиваясь, говорит эмчээсник.

Народ начинает прибирать сумки, а старшая из медсестер раздает брезентовые котомки — точно, в таких были прорезиненные бахилы и рукавицы от ОЗК.

— Это зачем?

— Загажено на территории уже все сильно, а в цехах, где людей три дня держали, — тем более. Без бахил — угадимся сильно, нам же там ходить придется.

А ведь и верно. Добавляю футляр в свою поклажу.

На берегу довольно оживленно. Людей полно, и видно, что грузы кучами. Встречает комендантский патруль из «мореманов». Переваливаем сумки и себя в «маталыгу», к которой нас привели патрули. Медпомощь никому не требуется — командование решило не проводить массовую эвакуацию.

Вместе с «маталыгой» отправляется несколько разномастных грузовиков. В холодном, сыром воздухе чад солярки и сгоревшего бензина звучит какой-то особенно тревожной нотой. Водила перед прощанием сообщил, что наши благополучно убыли в Ораниенбаум, их заменили присланные с Котлина люди, но вообще-то МЧС предпочло бы иметь дело с нами. Танк и БТР остались в усиление, да с собой кронштадтские приволокли серьезные стволы — и АГСы, и пулеметы. В том числе и крупнокалиберные. Поэтому опасение, что какие-то залетные хамы начнут обижать, сейчас сильно ослабло. К слову — не для передачи всем подряд — эмчээсники таки нашли место, где можно разжиться эсккаэсками и патронами к ним. Но об этом пока — молчок, там вроде есть еще много всего вкусного. Наш «старшой» об этом информирован, а вот кронштадтские могут наложить лапу — и целуйте веник! Потому им припомнили голодный паек с вооружением в самом начале и делиться не хотят категорически.

На месте требую от своей группы не расходиться, идем гуськом к стихийно образовавшемуся штабу — аккурат в домике, где битые мониторы, можно найти командира. Стараюсь идти там, где на снегу брюхом корпуса от БТР промятая полоса. Еще не хватает сейчас кому-нибудь на мину нарваться.

Первое впечатление из рук вон плохое. Толпа народу, кучами, группками, поодиночке — ходят, лежат, сидят где попало, в некоторых местах снега не видно. Бахилы мы натянули. Идти неудобно, но, по запаху судя — народ не слишком заботится о том, где гадить, а может, просто вытряхивали накопившееся за три дня в штанах дерьмо. Как это описано у капитана Франсуа из Великой армии Наполеона — во время отступления из Москвы многие европейцы так и поступали — гадили в портки на ходу. И на ходу же и вытряхивали, потому как сядешь — замерзнешь или толкнут — и не встанешь…