Книга Чаша и крест - Нэнси Бильо

— Вы знаете, где он?

— Господин Соммервиль сейчас в лазарете, — ответил Хамфри. — Но он… у него… в общем, с ним что-то неладно. Мне кажется, он заболел. Я не знаю, что делать.

Остаток пути до лазарета я промчалась бегом. Хамфри не отставал. Еще издалека я заметила в окне горящую свечку.

— Эдмунд! Эдмунд! — закричала я, ворвавшись в лазарет.

Ответа не было.

— Господин Соммервиль там, в задних комнатах, — подсказал Хамфри. — Он не может встать.

Я побежала туда. Эдмунд лежал на соломенном тюфяке. Он до сих пор еще не снял праздничную одежду, в которой был в церкви: светло-серый камзол и брюки. Мой любимый лежал без движения, и сначала мне показалось, что он в беспамятстве. В комнате было очень темно, не горело ни единой свечки.

Я опустилась перед ним на колени.

— Эдмунд, — прошептала я. — Я пришла.

Он медленно повернул голову.

— Джоанна, — проговорил он прерывающимся голосом. — Ты пришла ко мне?

Сердце мое бухало в груди, как кузнечный молот.

— Хамфри, принесите свечку, — попросила я.

Он повиновался. Я подняла свечку повыше, чтобы видеть лицо Эдмунда. Казалось, он был в полубессознательном состоянии, выражение лица его было безмятежным. Тускло светились глаза, напоминавшие плоские темные лужицы. Больше года я не видела у него таких глаз. Сердце мое упало: опять этот злополучный «красный цветок Индии», или, как еще его называли, «камень бессмертия».

— Я нашел господина Соммервиля на полу возле рабочего стола, — пояснил Хамфри. — Простите, что я спрашиваю, госпожа Стаффорд, но, может быть, он просто пьян, как вы думаете?

— Нет, — ответила я. — Он не пьян.

Свеча в руке моей задрожала, я чуть не выронила ее и быстро поставила на пол.

— Джоанна, — снова проговорил Эдмунд и дважды моргнул. — Ты здесь?

— Да, я здесь.

Я повернулась к Хамфри:

— Пожалуйста, сходите на постоялый двор Белл-Инн и спросите там Джона Чека. Прошу вас, приведите его сюда поскорее. Но никому не говорите, в каком сейчас состоянии Эдмунд, это очень важно. Вы поняли?

— Да, госпожа Стаффорд. — И Хамфри помчался выполнять поручение.

Я легла на холодный пол рядом с тюфяком Эдмунда.

Он повернул голову и внимательно посмотрел на меня этими ужасными безжизненными глазами.

— Ты плачешь, любовь моя? — спросил он. — Почему?

— Так, без причины, — хрипло ответила я.

— На тебе все еще подвенечное платье, — сказал он, помолчав с минуту.

Я опустила глаза и глянула на складки юбки.

— Да. — Никогда бы не подумала, что мне может быть так больно, просто невыносимо, ужасно больно.

— У тебя такое усталое лицо, подвинься ко мне поближе, — попросил он. — Все будет хорошо, Джоанна.

— Да, Эдмунд.

Я перебралась на узенький тюфяк и прижалась к нему. Повернулась так, чтобы голова моя лежала на его груди, а рука обнимала его. Он слегка поглаживал эту руку, а пламя свечи жарко грело мне спину. Из глаз моих катились слезы, но я не шевелилась, стараясь подавить рыдания. Не хотелось расстраивать Эдмунда, хотя я понимала, что ему теперь все равно, шевелюсь я или нет, делаю ли что-нибудь или просто лежу. Скорее всего, сознание его было где-то очень далеко отсюда.

— Вот увидишь, Джоанна… вот увидишь, — тихо повторял Эдмунд. — Все будет хорошо.

40

Придя в лазарет, Джон Чек сразу понял, в чем дело. Он прекрасно знал, как действует принятый Эдмундом ужасный отвар.

— Тут ничто не поможет, только отдых и терпение. Время возьмет свое, — сказал Чек. — Но, госпожа Стаффорд, позвольте мне эту ночь провести здесь, рядом с ним. Вы и без того пережили сегодня столько, что даже вспомнить страшно. Я слишком хорошо знаю Эдмунда и могу сказать, что он очень расстроится, когда увидит, что вы так из-за него беспокоитесь.

Я отправилась домой. Как оказалось, это было моей роковой ошибкой. Выйдя назавтра из ступора, Эдмунд вдруг понял: мало того что он поддался самой мрачной своей слабости (в свое время он поклялся мне никогда больше не прикасаться к пагубному зелью), но еще вдобавок ко всему и я была этому свидетелем. Если бы я оставалась с ним рядом всю ночь, он, возможно, не покинул бы меня наутро. Я бы нашла способ убедить Эдмунда в том, что по-прежнему люблю его. И возможно, смогла бы поставить преграду на пути сокрушительной волны самоуничижения и отвращения к самому себе, которая подхватила его и унесла из Дартфорда прочь.

Джон Чек принес мне письмо; лицо его было мертвенно-бледно. Письмо оказалось очень коротким.

Джоанна!

Я всегда буду любить тебя, но, поверь, жизнь твоя сложится более счастливо, если меня не будет рядом. Ты меня больше никогда не увидишь. Если можешь, прости, что не оправдал твоих надежд. Хотя я, конечно, прекрасно понимаю, что не заслуживаю прощения.

Эдмунд.

Я долго сидела одна, полностью опустошенная: все чувства разом покинули меня. А потом вдруг до моего сознания с ужасающей ясностью дошло, что сделал с нами король… Меня охватила жгучая боль, смешанная с отчаянной яростью. Никогда в жизни я еще не испытывала такого неистового гнева и возмущения, а потом вдруг эти чувства сменила пугающая холодная уверенность: теперь я абсолютно точно знала, что надо делать.

Да, теперь я это знала. Решение пришло само собой и было простым. Не осталось больше места ни для страха, ни для сомнения. Из себялюбия, страшного эгоизма я совершила ужасную ошибку, когда возмечтала выйти замуж за Эдмунда и зажить с ним тихо и спокойно. Тем самым я разрушила не только свою, но и его жизнь тоже. Слишком долго я старалась держаться подальше от всего, что связано с пророчествами. Подлинные были провидцы или нет, для меня, как ни странно, это уже не имело значения. Главное, что мне предоставлялась возможность остановить опустошительные разрушения, которые затеял в своей стране Генрих VIII. И если я смогу, если только достанет сил, я это непременно сделаю.

Я послала за кузеном Генри и спросила, не мог бы он на какое-то время взять Артура к себе. Он немедленно согласился и стал убеждать меня, что и мне тоже нужно вернуться в Стаффордский замок. Я обещала приехать через несколько недель, после того как улажу кое-какие дела.

Лгала я теперь естественно и без всяких усилий.

Потом я отправилась к сестре Винифред и постаралась утешить ее, как могла; она тоже была потрясена уходом Эдмунда, и теперь старший брат собирался увезти ее из этого дома. Маркус убеждал сестру переехать к нему в Хартфордшир, тем более что Эдмунд своим безрассудным поведением опозорил всю семью. Крепко обнявшись, мы с ней поплакали, а Маркус тем временем стоял рядом и нетерпеливо ждал. Как старший брат, он теперь пользовался своим правом указывать бедняжке Винифред, как ей жить. Конечно, можно было бы еще побороться за нее и добиться, чтобы моя подруга осталась в Дартфорде, но я уже приняла твердое решение действовать. Теперь сестре Винифред для ее же блага лучше было не поддерживать со мной никаких отношений.