Книга Гений войны Суворов. «Наука побеждать» - Арсений Замостьянов

Русская литература кровно связана с историей страны, ее народа, государственности — и особенно явно эта связь проявляется в героическом эпосе и литературной героике. Современный историк культуры пишет: «Русская мысль, начиная со «Слова о законе и Благодати» митрополита Киевского Илариона и до последних сочинений М.М. Бахтина и А.Ф. Лосева — то есть за девять с половиной столетий, — создала ценности, которые выдержат сравнение с достижениями любой духовной культуры мира. При этом необходимо сознавать, что духовное творчество не рождается на пустом месте: его порождает бытие страны во всей его целостности». Литературная героика является одним из наиболее выразительных отражений национального характера, исторических представлений о разных проявлениях бытия, свойственных той или иной культуре на том или ином этапе развития. Истоки героической поэзии — в культурной мифологии. По мнению Шеллинга, «мифология есть необходимое условие и первичный материал для всякого искусства». Суворов, а вместе с ним и целое поколение русских героев XVIII в. в поэзии были уподоблены мифологическим героям греческого золотого века, троянского цикла, историческим героям периода Греко-персидских войн, наконец, героям поколения Александра Македонского, также имевшим историко-литературное значение, ставшим эталонами героических образов для мировой поэзии (сподвижники Александра — Гефестион, Кратер, Неарх, противники — Мемнон, Спитамен, Пор). Отметим постоянное влияние представлений об Александре Македонском на русскую культуру, ощущавшееся, по наблюдениям академика Б.А. Рыбакова, и в древности, в сложной взаимосвязи с культовыми образами Даждьбога, а позже и в осмыслении Христианства. В историческом контексте образ Суворова оказался для поэзии куда важнее, чем для самого героя. В реальной биографии Суворова взаимоотношениям с поэтами было присуще психологическое напряжение, о котором речь впереди. Не случайно даже самые сухие статьи и монографии, посвящённые Суворову, не обходятся без поэтических цитат. Поэзия была увлечением полководца при жизни, она сыграла важную роль и в посмертной судьбе Суворова.

Солдаты, безымянные авторы народных песен, прославили Суворова в своих бесхитростных стихах прежде всех столичных служителей муз. Так и должно было случиться с полководцем, остающимся в истории российского общества неразрешимой загадкой. Ни первые подвиги Суворова в Польше, ни славные победы при Туртукае, Козлудже, Гирсове, Фокшанах, Рымнике не были воспеты одописцами екатерининского века, если не считать суворовского друга и родственника Д.И. Хвостова, который в своём кургузом стихотворном послании Суворову сподобился лишь на несколько стройных строк:

О, ты, сияющий у Рымника брегов,

Герой, России честь и страх её врагов!

В тебе Ахилла дух и Аристида нравы,

Завиден чистый луч твоей бессмертной славы!

Но у Хвостова — одна из худших репутаций в истории русской литературы. И Суворов, ценивший его как друга, конечно, не был поклонником хвостовской музы. К счастью, мнительный граф Рымникский не знал злой эпиграммы М.В. Милонова, который писал о Хвостове уже после смерти полководца:

Прохожий! Не дивись, на эту рожу глядя,

А плачь и горько плачь: ему Суворов дядя.

Словом, Хвостов — не в счёт, а другие поэты Суворова до поры до времени не замечали, хотя Александр Васильевич был в добрых отношениях и с Державиным, и с Херасковым, и с Рубаном. Можно вспомнить лишь беглое упоминание Суворова в «Храме Марсовом» М.Н. Муравьёва:

Готовит Панин стен проломы,

Репнин, Каменский — бранны громы,

Суворов — быстротой орел.

Даже вот такие беглые упоминания были редкостью! Кстати, князя Репнина Муравьёв в стихотворениях периода первой екатерининской Русско-турецкой войны упоминает трижды… А солдаты уже пели, противопоставляя своего любимца другим генералам:

Князь Румянцев генерал

Много силы истерял.

Вор Потёмкин генерал

В своём полку не бывал.

В своём полку не бывал,

Всю-то силу растерял,

Кое пропил-промотал,

Кое в карты проиграл;

Которая на горе —

Стоит по-груди в крове;

А котора под горой —

Заметало всю землёй.

А Суворов генерал

Свою силу утверждал,

Мелки пушки заряжал —

Короля во полон брал.

В годы первой екатерининской Русско-турецкой войны, после побед при Туртукае и Козлудже Суворову посвящает стихотворение поэт Василий Иванович Майков (1728–1778). В.И. Майков был товарищем Суворова по Семёновскому полку (поэт служил там в 1747–61 гг.). Он откликнулся на подвиги однополчанина поэтическим посланием «Стихи А.В. Суворову»:

Кто храбрость на войне с искусством съединяет,

Тот правильно число героев наполняет;

Суворов, ты в себе те качества явил,

Когда с немногим ты числом российских сил,

На превосходного напав тебя злодея,

Разбил его и так, как вихрем прах развея,

К Дунайским гнал брегам, упорной сей народ

Прогнал и потопил в струях кровавых вод…

Конечно, Суворову, ценителю поэзии, было приятно получить такой стихотворный подарок. Но каноны классицизма требовали, чтобы герою посвящались торжественные оды, а Майков написал дружеское послание… Од не было ни после покорения Крыма, ни после Кинбурна, ни после Фокшан… Гораздо позднее у читающей публики создалось впечатление, что Суворов всегда был излюбленным героем Державина и Петрова. Нам, помнящим державинского «Снигиря», трудно представить, что великие победы при Фокшанах и Рымнике, принесшие Суворову мировую славу и графский титул, не нашли своего одописца… А в своей знаменитой оде «На взятие Измаила» Гаврила Романович, оставшийся в истории как друг и литературное alter ego Суворова, не упомянул Александра Васильевича — тогда уже графа Рымникского — ни разу. И только честнейший Ермил Костров, в том же 1791 г. посвятивший Суворову свой перевод «Оссиана, сына Фингалова, барда третьего века…», восславил тогда Суворова в эпистоле «На взятие Измаила», да всем своим положением обязанный Суворову легендарный графоман Дмитрий Хвостов восславил дядьку своей жены в «Стихах на отъезд Его Сиятельства Графа Александра Васильевича Суворова-Рымникского по взятии Измаила в Санкт-Петербург из Москвы 1791 г. февраля «…» дня». Хвостов, по своему обыкновению, в том же 1791 г. за свой счёт издал сие творение, — но Суворов ждал чего-то иного, ждал своего Оссиана, который восславит военные подвиги измаильского героя достойными стихами.

Ермила Кострова Суворов ставил высоко — но этот поэт был также человеком суворовского круга. Суворов, как меценат, помогал Кострову рублишком. Между тем Александр Васильевич ждал откликов от литераторов, не обязанных ему ни материальным благополучием, ни положением в обществе. Признание властителей дум пришло к Суворову не сразу, великий полководец задержался в безвестности, чтобы уже старцем сделаться героем лучших военных од своего века, а после смерти остаться тайной за семью печатями, которую и поныне разгадывают философы и поэты, историки и политики. После Измаила, пребывая в финляндской меланхолии, Суворов получил ещё один привет от поэта «второго ряда» Павла Ивановича Голенищева-Кутузова (1767–1829) — «Его сиятельству графу А.В. Суворову-Рымникскому, на взятие Измаила»: