Книга Фарландер - Кол Бьюкенен

Закончив с этой работой, жрецы Мортаруса удалились неторопливой процессией под шелест одежд и невнятные бормотания. Тело, впитывающее теперь аромат дикого лотоса, осталось на мраморном алтаре. Поперечную рану на шее зашили так, что от нее осталась только едва заметная черная линия. Все прочие следы убрали под искусно наложенным слоем мази и пудры. И только одно не смогли сделать жрецы — поправить застывшее на лице выражение.

И именно это больше всего раздражало и даже бесило Сашин.

— Какие будут распоряжения? — Вежливый голос прозвучал у нее за спиной.

Священник Хилас, личный помощник Сашин, стоял в паре шагов от алтаря с опущенной почтительно головой. Казалось, он не желал видеть их в таком положении — свою госпожу коленопреклоненной, а ее мать сидящей рядом на деревянном табурете.

Сашин не слышала его, хотя эхо произнесенных слов задержалось и в конце концов просочилось через завесу ее горя.

— Что? — рассеянно спросила она.

— Вы звали меня, Матриарх.

Сашин провела ладонью по лицу, и на мгновение в глазах у нее прояснилось. Взгляд ее остановился на безжизненном теле сына, обыкновенной человеческой скорлупе, пустой и лишенной всякого значения, скользнул на застывшее в предсмертном ужасе лицо и, дрогнув, ушел в сторону.

Что-то шевельнулось в ней. Спина выпрямилась.

— Остановите все, — произнесла она холодным, свистящим шепотом.

— Все, Матриарх?

— Все, — повторила она, и в ее голосе проступила сила, превозмогшая слабость слез. — Закройте порты. Блокируйте мосты. Остановите все. Транспорт. Фонтаны. Увеселения. Храмы. Лавки. И если какой-то нищий протянет руку за подаянием, отрубите ему обе. Я хочу, чтобы все остановилось, понятно? — Она судорожно вздохнула, ощутив аромат лотоса. — Мой сын мертв, и все должны выказать ему уважение.

Прежде чем заговорить, Хилас стиснул пальцы и выдержал короткую паузу.

— Как быть с Аугере? — осторожно осведомился он.

Она совсем забыла о приближающемся празднике.

— Да. Тоже. Отмените все. Перенесем Аугере на более подходящее время.

Изумленный, Хилас не нашелся что сказать. Ничем не выдав чувств, он сдержанно кивнул.

— Это все?

— Все? Нет, Хилас, не все. Я хочу, чтобы город вывернули наизнанку и перетряхнули. Я хочу, чтобы этих нашли и живыми доставили ко мне. Объясни Бушрали, что, если его Регуляторы не справятся с порученным делом, ему придется начать новую жизнь — в одном из наших гаремов. Ясно?

— Да, Матриарх.

— Тогда ступай.

Хилас не заставил себя ждать и покинул зал с нехарактерной для него поспешностью.

Пальцы дрожали, и Сашин сжала их в кулаки.

— Успокойся, дитя мое. Успокойся.

Она повернулась к матери:

— Успокоиться? Мой сын лежит здесь мертвый, а ты говоришь, чтобы я успокоилась? За такие слова тебя бы следовало выволочь отсюда и сжечь заживо.

Старуха, сидевшая на деревянном табурете со сложенными на коленях бледными иссохшими руками, лишь кивнула:

— Так распорядись, дорогая. Если тебе и впрямь станет от этого легче...

Сашин задумчиво посмотрела на мать, похоже всерьез взвешивая сделанное предложение. Потом рука ее безвольно упала, и она снова повернулась к алтарю, последнему месту упокоения ее сына до того, как его унесут для погребения в сухом склепе Гиперморума.

Что-то лежало на груди Киркуса. Она протянула руку, коснувшись мягких, еще не потерявших упругости волосков. Подцепила кончиком ногтя. Присмотрелась.

Ресница.

Ресница шевельнулась от ее дыхания, соскользнула с кончика пальца и упорхнула.

«Мой сын мертв».

Такой боли она еще не знала. Подобное случалось, когда она вдруг ловила себя на том, что позабыла нечто жизненно важное и что ничего уже не исправить. Тогда в животе у нее все переворачивалось, а разум накрывала тень безумия. Вот только теперь это состояние затягивалось и распространялось не только на часы бодрствования, но и проникало в сон. Это состояние было ужасом, пронзительным, рвущим душу, животным ужасом, угрожавшим задушить ее, если только она не найдет способ избавиться от него.

Что-то теплое поползло по ладоням — ногти впились так глубоко, что порвали кожу.

— Успокойся, дитя мое, — повторила старуха. — Ты — Матриарх. Ты — высший образец Манна. Ты не можешь позволить себе предстать перед людьми в таком виде.

Сашин дернула плечом, сбросив невесомую руку матери.

— Он был моим сыном. Моим единственным сыном.

— Он был слаб.

Короткая фраза ударила, как пощечина.

— Дочь моя. — Мягкий тон старухи можно было бы принять за извинение. — Подойди, сядь со мной.

Сашин оглянулась — никого, кроме двух застывших далеко, у входа, стражников. Все повернулись к ней спиной.

Она подошла к матери. Села рядом.

— Он был дорог мне, — продолжала старуха. — Мой внук... родная кровь. Но убиваешься ты не из-за него. Киркус умер быстро и больше не страдает. Тебе жаль лишь саму себя.

Сашин опустила глаза. Сжатые в кулаки пальцы не желали разжиматься.

Старуха нахмурилась:

— Ты должна принять эту потерю. Смириться с ней. Даже звери переживают смерть детенышей. Но, как и любой зверь, ты должна принять, смириться и жать дальше. Ты еще можешь родить другого ребенка. Твое нынешнее горе — преходяще. Оно — временная слабость. Не забывай, кто ты. Держись.

— Мой сын не был слабым.

— Был, Сашин, был. Иначе не умер бы без борьбы. Мы избаловали его, ты и я. Все эти годы мы думали, что учим его быть сильным, а на самом деле учили только тому, чтобы прятать от нас свои недостатки. Не будь мы столь ослеплены любовью, мы и сами увидели бы это и, может быть, исправили бы. — Старуха подняла руку, останавливая возможные возражения дочери. — Мы должны извлечь из случившегося урок. Мы обе избалованы, каждая по-своему. В конце концов, мы правим миром. Но теперь нам нужно принять произошедшее как предупреждение. Нас окружают враги, и так будет до тех пор, пока мы дышим. Не явив им нашу твердость, нашу силу — падем. От кинжала или яда. Ты хочешь кончить так же, как твой сын?

Сашин молча смотрела в пол.

— Нет, не хочешь. Я так и думала. И вот мое предложение. Мы сообщим Синимону о новом очищении — для нас самих, для всего ордена. Мы очистим себя от слабостей и недостатков, а заодно избавим орден от тех, кто не достоин следовать путем Манна. Может быть, новое очищение поможет тебе пережить потерю.

Сашин моргнула. Из-за слез она почти ничего не видела.

— Может быть... — Голос ее прозвучал чуть слышно. Пусть ненадолго, пусть лишь чуть-чуть, но Сашин уступила матери, подчинила свою волю ее воле. — Может быть, — выдохнула она и, распростершись на холодном каменном полу, расплакалась.