Книга Отче наш - Владимир Федорович Рублев

это даст?

То, что Сойченко сразу согласился на ее отъезд из поселка, задевает Веру. Она ждала, что он будет уговаривать ее. Но чтобы так вот просто и буднично сказать ей: езжай, раз тебе захотелось…

— Незаменимых людей нет, — хмуро откликается она. — Могу, конечно, еще зиму поработать в клубе, подготовить замену, если надо…

— Вот именно! — оживляется Сойченко. — Я хотел просить тебя об этом, а ты… Видишь ли, личная жизнь — это такое щекотливое дело, что не всякий совет третьего, пусть даже старшего, более опытного человека надо принимать, как аксиому. Слушай всех, а решай сама. И между прочим, решила ты правильно. Только слабодушные люди уходят от трудностей. А настоящий человек попытается еще и побороться.

— С кем? — тихо произносит Вера.

— Сам с собой даже, как вот в твоем случае. Думаешь, бесполезное занятие?

Вера пожимает плечами:

— Кто его знает…

— Понимаешь, не помню, кто-то из философов сказал, что, лишь поборов себя, человек становится настоящим человеком. В том-то и дело, что мы часто не замечаем, как постоянно боремся с собой, со своими плохими и ненужными желаниями. И лишь тот, у кого эта борьба принимает повседневный сознательный характер, вправе больше других называть себя человеком.

— Ох, и хитрый вы, Александр Владимирович, — неожиданно улыбается Вера. — С другой стороны преподносите мне теорию о воспитании коммунистической морали…

— Что ж, — щурится Сойченко, — это только лишний раз указывает на то, сколько много имеет граней эта теория. Согласна?

— И все-таки трудно мне, — неожиданно, не отвечая на вопрос, тихо говорит Вера и отворачивается.

— Верю, — после молчания произносит Сойченко. — Но многим другим еще труднее. Ты помни об этом.

И снова Вера признательно смотрит на него, только улыбка ее получается жалобно-беспомощной. Конечно, же, она все это знает, но что делать с собственным сердцем?

26

Он теперь четвертый в комнате — вместо Кузьмы Мякишева. Похудел, осунулся Андрей. Обычно возвращаются со смены все вместе: он, Пахом Лагушин, Леня Кораблев и Степан Игнашов. Еще не доходя до общежития, останавливается с кем-нибудь из знакомых Пахом. Иногда с ним идет и Кораблев.

Наскоро перекусив в буфете общежития, исчезает и Степан Игнашов. Он идет в гостиницу, к Михалевичу. Работа над комбайном продвигается.

Но вот и Пахома Лагушина не стало рядом — ни на работе, ни в общежитии. Дней десять ходил он после аварии на шахте задумчивый, неразговорчивый, а однажды не вернулся ночевать.

Уже утром следующего дня все на шахте услышали поразительную весть: Пахом сидит под следствием. Сам пришел в горотдел милиции, рассказал о стойках, выбитых им совместно с Ванюшкой, и попросил только об одном: чтобы следствие начали сразу же. Не мог Лагушин возвращаться в бригаду и на шахту, знал: не простят ему смерти Кузьмы Мякишева.

Так и не вернулся он в бригаду. А на следующий день не пришел на работу и Ванюшка Груздев: ночью его забрала милиция.

Теперь, возвратившись с работы, Андрей остается в комнате до самой ночи один. Первые дни это радовало — никто не тревожит разговорами. После ужина в одиночестве укладывается с книгой на койку и старается уйти от невеселых раздумий в мир чужих переживаний и страстей, и если книга интересная — это Андрею удается. Но вот кончается последняя страница, и опять — гнетущие, беспокойные мысли о неустроенности собственной жизни.

Но однажды в общежитие приходит Вера Копылова. Она внимательно присматривается к мятому от частых бессонниц лицу Андрея, вяло отзывающегося на ее расспросы, потом неожиданно говорит:

— А водку ты не любишь, Андрей?

Он недоуменно вскидывает на нее взгляд.

— Видишь ли, — поясняет она, — иногда мучается человек вот так, в одиночестве, а лотом словно надломится, обессиливает весь и — за стакан…

— Может быть, — равнодушно пожимает плечами Андрей.

— Почему, все же, человек такой эгоист? — снова заговаривает Вера. — Чуть что — только о себе, только о своей персоне и размышляет. А разве рядом людей нет?

— Как видишь, — невесело кривится Андрей, окинув взглядом пустую комнату. — У каждого — свое. Это жизнь, и с нею надо считаться…

— Невысокого ты мнения о жизни. Ладно, лекции на тему коллектива и отдельной личности ты сам обязан ребятам читать. Конкретное мое предложение: Степан сейчас занят с Михалевичем, надо заменить. Участок его в поселке сейчас свободный.

Андрей морщится, представив себя в роли агитатора. К тому же — бывать надо там, рядом с домом Пименовых.

— Избавь, пожалуйста, от этого, — возражает он. — Не по моей это натуре…

— Представь себе — не избавлю! — щурится Вера. — Или ты считаешь себя выше всех этих занятий?

— Глупости! — вспыхивает Андрей. — Просто нет желания…

— Желаний не может быть только у автомата. А человек всегда к чему-то стремится, так уж он устроен. Разница в том, каков из себя он — этот человек. У слабовольных и желания жиденькие…

— Бедный Вася, — стараясь свести на шутку весь разговор, кисло улыбается Андрей. — Он рискует превратиться после года женатой жизни в идеальный манекен…

— Разговор не о Васе, — сухо говорит Вера. — Давай так… Я выйду, а ты оденешься. Я ведь не просто так к тебе зашла, — и, заметив, как недовольно морщится Андрей, добавляет: — Только быстро.

27

Андрей оглядывается, поджидая Веру и Сойченко. Вдали уже виден пименовский дом, проходить надо мимо него, и почему-то не хочется, чтобы Любаша или Устинья Семеновна видела его одного, шагающего по их улице. Подумают, что специально прохаживается здесь, ища встречи с Любашей, а сейчас Андрею меньше всего хочется такой встречи. Убедился недавно, что ни к чему хорошему это не приведет, только на сердце ляжет новый неприятный, нервирующий осадок.

«Так люди и расходятся, — думает Андрей, глядя, как подходит Вера и Сойченко. — А ведь нам совсем немного с Любой и надо-то: чтобы рядом не было этого третьего человека — Устиньи Семеновны. Хотя… Только ли это?..»

А Устинья Семеновна — легка на помине. Когда Сойченко и Вера с Андреем проходят мимо пименовского дома, старуха выглядывает из ворот и провожает их долгим недобрым взглядом.

— Родня, — через силу улыбается спутникам Андрей. Сойченко остро взглядывает на него, но молчит. Лишь Вера то и дело оглядывается назад, потом не выдерживает, спрашивает Андрея:

— Как с Любой, Андрей?

Он хмуро пожимает плечами:

— Все так же…

— Вызовите вы ее, Александр Владимирович, — обращается Вера к Сойченко. — Поговорите, может, вас послушается. Нельзя же так…

— Сам-то говорил с ней? — спрашивает Сойченко у Андрея, тот неохотно кивает, и секретарь парткома соглашается: — Ладно, что-нибудь придумаем.

Лекция еще не начиналась, когда вслед за двумя соседками в комнату Татьяны Ивановны входит Устинья Семеновна. Вера и Андрей