Книга Айседора: Портрет женщины и актрисы - Фредерика Блейер

жизни, дать детям жизненную цель, научить их существовать гармонично. Но на этой земле практически невозможно достигнуть идеала. Тогда зачем же жить?

Селдес, который все же хотел добиться от Айседоры подписания контракта с «Чикаго трибюн», пришел к ней еще два раза и обнаружил, что у нее появились сомнения в целесообразности этого проекта. Он уже опубликовал историю о намерении Айседоры продать ее любовные письма, и она тут же получила несколько угрожающих телеграмм. Танцовщица сказала Селдесу: «Я позвоню вам, если все же решусь это сделать»11.

Она, однако, не позвонила, и через пару дней он сам зашел к ней. Селдес увидел Айседору, не имеющую ничего общего с той бесцветной, отчаявшейся женщиной, которую он видел недавно. Танцовщица была оживлена и полна энергии. Она перестала пить. Она собиралась сбросить вес. Она планировала провести зиму в Ницце, где собиралась открыть свой театр, и пригласила Селдеса на премьеру.

«А ваша книга, ваши письма?..»

«О, с этим все. Опубликовать мемуары сейчас? Вы что же думаете, я старуха?»

Эта удивительная перемена объяснялась, к удовлетворению Селдеса, весьма просто. Его друг рассказал ему, что после опубликования в его газете сообщения о том, что Айседора намеревается продать свои любовные письма, ей пришла телеграмма от некоего мужчины, в которой говорилось, «что она поступает глупо, поскольку это разрушит ее карьеру, что ей лучше вернуться к своему искусству. Он, если она пожелает, приобретет ей студию. И все пойдет прекрасно»12.

Селдес предполагал, что один из любовников Айседоры, богатый человек, скорее всего Зингер, предложил заплатить ее долги и гарантировал ее следующее выступление в случае, если она откажется продавать свои любовные письма.

Это объяснение, однако, страдает некоторой неправдоподобностью. Если Зингер или кто-то из ее бывших богатых любовников действительно хотел помочь Айседоре в обмен на письма, он вряд ли стал бы торговаться из-за цены. И если бы он все же оказал такую помощь, то это сразу же сказалось бы на ее уровне жизни. Бережливость и экономия были не в духе ни Айседоры, ни Зингера13.

Еще труднее поверить в то, что она была способна на шантаж. Возможно, что, оказавшись в отчаянном положении, чувствуя, что ее бросили друзья, семья и любовники, она могла поговорить об опубликовании своих любовных писем и с удовольствием представить себе последствия такого поступка («нанести удар по репутации сильных мира сего»), но все же невозможно поверить в то, что Айседора действительно бы пошла на это, ведь для нее так мало значили деньги. Позже, находясь в таком же сложном материальном положении, она отказалась от своей доли наследства Есенина, сказав, что его мать и сестра нуждаются в деньгах больше, чем она.

Кроме того, весьма проблематично, что кто-то заплатил бы за письма и оставил бы их у Айседоры. Мы знаем, что они все еще были у нее, когда к ней в 1925 году приезжала актриса Лотти Йорска14.

Это не только неправдоподобно. Этого просто не было. Во время пребывания в Берлине, когда Селдес вел с ней переговоры по поводу покупки прав на ее мемуары, она встретила другого американского корреспондента — Исаака Дона Левина.

Левин был одним из ее немногих знакомых в Берлине, навещавших ее, чтобы поддержать ее дух, пока она ожидала въездной визы от нескольких стран. (Не имея паспорта и бумаг российского посольства, она была вынуждена танцевать в полицейском участке, чтобы они удостоверили ее личность.)15 Левин пытался отвлечь ее от забот, знакомя с людьми, к которым она проявляла интерес. Среди них были революционеры Александр Беркман и Эмма Голдман. Он настаивал, чтобы она начала писать мемуары, и выслушивал ее подробные рассказы о жизни в Москве, о ее педагогических опытах, о мужчинах, которых она любила. Она призналась ему, что по-настоящему любила Крэга, Зингера и Гарольда Бауэра. Достаточно любопытно то, что она не включала в это число Руммеля или Есенина, хотя все же упомянула позже их имена в разговоре с Мэри Дести, вместе с именами Крэга и Зингера16. Возможно, в 1924 году разрыв с Руммелем и Есениным был еще слишком болезненным для нее, поэтому она не хотела произносить их имена. О других же она сказала: «Они, может быть, и любили меня, но всегда возвращались к своим женам».

Одиночество, вспоминал Левин, сделало ее страшной собственницей, поэтому он мог понять, почему мужчины старались держаться от нее подальше. Но, несмотря на то что она очень пала духом, в ней оставалась доброта и непобедимая детскость и наивность, что было очень трогательно17.

Видя, что она живет впроголодь и прекрасно понимает, что ее карьера в Германии обречена, Левин обратился к французскому депутату от социалистов, Жану Лонгю, внуку Карла Маркса, который добился разрешения на въезд Айседоры во Францию16.

Но, прежде чем уехать из Берлина, Айседора должна была расплатиться с долгами. Левин заплатил за ее проживание в отеле и сопроводил ее в Париж. Там она поселилась в скромном отеле возле площади Этуаль, где стала вновь встречаться со старыми друзьями, обдумывая тем временем возможности получения денег для школы в Москве.

В РЕКУ ЗАБВЕНИЯ

1925–1927

Когда из Берлина дошли новости, что Айседора пишет мемуары, газеты начали бороться за право печатать с продолжением историю ее жизни. Таким образом, в январе 1925 года, вскоре после приезда в Париж, у Айседоры впервые за последние годы появилась возможность получить значительную сумму. Но, как выяснилось, у газет было собственное мнение о том, как должна выглядеть история ее жизни. Они хотели опубликовать ее любовные письма и воспоминания о тех мужчинах, которые писали их. Газетам не были интересны ее идеи в области танца. Возмущенная этим, она отрицала, что когда-нибудь собиралась публиковать свои любовные письма, и утверждала, что на все предложения об их покупке отвечала категорическим «нет». За это на потребу читателям воскресных выпусков газеты опубликовали все старые скандалы и слухи, связанные с танцовщицей.

Такое отношение уже не удивило ее, у нее были проблемы и посерьезней. 2 февраля 1925 года она написала Ирме из Парижа:

«Дорогая Ирма.

У меня не было смелости писать, я переживала ужасные, печальные события…

«Чикаго трибюн» предложила мне некоторую сумму за мои «мемуары», но потом все это обратилось в шантаж, и они стали писать ужасные статьи обо мне, желая отомстить.

Более трех месяцев мне отказывали в визе в Париж. Наконец я здесь. Ради Бога, напиши мне… Какие перспективы у школы?.. Что-нибудь устоялось или все по-прежнему