Книга Солнце и смерть. Диалогические исследования - Ганс-Юрген Хайнрихс

Чума была бедствием тотальным, то есть всеохватным. Сила инфекции оказалась просто невероятной: родственники умерших выбрасывали их вещи из дома через окно, свиньи подходили их понюхать – и вскоре падали замертво. Люди, как писал Джованни Боккаччо, садились завтракать со своими здоровыми друзьями, чтобы отужинать на том свете в обществе умерших родственников.

Средневековые лекари были бессильны. Ничего удивительного – ведь сама причина заболевания и пути распространения инфекции были открыты только в XV веке. До этих пор считалось, что чуму вызывают внезапные дурные испарения, прорывающиеся из земных глубин – так сказать, из самого ада. С ними предлагали бороться с помощью курения опиума или окуривания серой – видимо, полагая, что подобное излечивается подобным. (Использование курения для лечения – вообще уникальная глава истории: ведь еще во времена Б. Спинозы, то есть в XVII веке, табакокурение считалось лучшим средством против легочных заболеваний – предлагалось просто вытравить внутри всю заразу; поэтому великий философ двадцать лет непрерывно курил, борясь с туберкулезом.) У тех, кому курение опиума от чумы не помогло, нарывы-бубоны подвергались мучительному прижиганию каленым железом. Средства для профилактики предлагались разные – вплоть до порошка из единственного рога мифического зверя индрика. Но вылечить не удалось никого. Мэр Лондона уберегся тем, что заказал себе куб из стекла и несколько месяцев прожил в нем.

В общем, медицина от чумы не помогла. Не помогла и религия. (Священники, которые приходили в дом, чтобы проводить умершего в последний путь, обнаруживали, что их никто не встречает – все члены семьи умерли.) Перестала действовать и простая человеческая взаимопомощь, основанная на вековечной морали. Люди не пускали в дом родственников, что в те времена считалось делом неслыханным. Обнаружив первые признаки заболевания, они отказывались от собственных детей и родителей – и бросали их умирать на улице.

Всю эту леденящую душу историю – или почти всю, за исключением некоторых деталей, – рассказал 19 апреля 2013 года в актовом зале Санкт-Петербургского университета профессор Петер Слотердайк. Его открытая лекция называлась «Царство фортуны: О счастье и несчастье в эпоху непрерывного Ренессанса». Автор этих строк, которому выпала честь представить лектора и быть одним из модераторов последующей дискуссии, может засвидетельствовать: Слотердайк, как истый европеец, начал прямо с катапульты, не упомянув о предыстории вопроса и о предложении генуэзцев. Впрочем, нас уже не удивляет, что истории, происходящие в Крыму, у разных народов имеют разные версии.

У присутствовавших возник вопрос: отчего профессор Слотердайк начал лекцию с описания ужасов чумы? Ведь он – не медик и не эпидемиолог. Сам он говорит о себе как о «философском писателе». В прошлом Слотердайк руководил Высшей школой дизайна в Карлсруэ, но со временем – он родился в 1947 году – ограничился ролью профессора эстетики и философии в этом учебном заведении. Кроме того, он вел преподавательскую деятельность в Академии изобразительных искусств в Вене.

И все его курсы были эстетическими и культурологическими.

Так отчего вдруг чума?

Конечно же, знатоки творчества Слотердайка, которые уже выпустили специальный толковый словарь, трактующий его основные понятия, не преминут заметить, что этот человек обладает поистине энциклопедическими познаниями и затрагивает в своих многочисленных книгах самый обширный круг тем. Но мы можем решиться на следующее рискованное утверждение: любые темы Слотердайк рассматривает сквозь призму… технической эстетики. По сути своей, три объемистых тома «Сфер» (прекрасно переведенных на русский язык) – наиболее масштабный его проект – есть не что иное, как своеобразная философия строительства и дизайна. Или, если говорить точнее, видение космоса в целом и человеческой жизни в нем глазами дизайнера и строителя.

Может ли строитель окинуть взором Вселенную? Лет двести тому назад подобный вопрос вызвал бы в университетских кругах только ироническую улыбку. Но с появлением позитивизма (его родоначальник О. Конт выпустил в 1830–1842 годах основополагающий шеститомный труд «Дух позитивной философии») становилось все больше и больше людей, полагавших: классическая философия ни на что не годна, единственной ценностью обладают основанные на опыте науки.

Впрочем, атака на философию началась не с О. Конта, а с И. Канта. Тот заявил: у человека достаточно познавательных способностей, чтобы создать естественные науки, но вот программа, вложенная в него неведомо кем для создания философии, постоянно «зависает» – за две с половиной тысячи лет философия (вместе с теологией и психологией) так и не смогла дать научный, основанный на опыте ответ на четыре главных вопроса:

Что такое мир как целое?

Что такое Бог?

Что такое душа?

Что такое свобода?

По этой причине И. Кант рекомендовал ученым оставить бесперспективные занятия философией старого типа – «метафизикой» (равно как и занятия теологией вкупе с психологией, которые невозможны как науки). Однако четыре фундаментальных вопроса, перечисленных выше, продолжали терзать человечество – и теперь уже естествоиспытатели, не прекращая ругать традиционную «метафизику», поддались искушению на них ответить.

В результате кантовской атаки в европейской философии, начиная со второй трети XIX века, не прекращается праздник непослушания и перманентный бунт дилетантов против профессионалов. Философов третируют, презрительно именуя «метафизиками» (Л. Витгенштейн даже гордился тем, что он – единственный профессор философии, не читавший Аристотеля), сложнейшие философские системы деконструируют (точно так же, как маленький В. Ульянов, впоследствии – В. И. Ленин, спрятавшись в прихожей, разломал подаренную ему лошадку, о чем сокрушенно вспоминала его мать). А всякая узкоспециальная наука пытается доказать, что она – сама себе философия. Представители так называемых конкретных наук норовят, очертя голову, броситься в философию: они не просто рассуждают о культуре в целом и о месте в ней «частной» науки, а толкуют безнаказанно о бытии, о Боге, о космосе, о познании, об этике и эстетике, о человеке, о королях и капусте. Козьма Прутков сказал, что специалист подобен флюсу, ибо полнота его односторонняя. Но теперь эта односторонняя полнота все чаще пытается объять универсум.

Подобные упражнения забавны в не меньшей степени, чем известные в недавнем прошлом попытки советских философов рассуждать о металлургии, химии и прочих практических материях. (Нынешняя молодежь уже не знает, что такое диалектико-материалистическая методология доменного процесса или развитая некогда в социалистическом Китае философия продажи арбузов.)

Первыми создали себе философию европейские физиологи вроде Г. Гельмгольца (1821–1894), автора теории «иероглифов», в соответствии с которой человеческие ощущения похожи на то, что они отражают, не более, чем иероглифы – на обозначаемые ими предметы. За ними последовали философствующие естествоиспытатели вроде физика и физиолога Э. Маха (1838–1916), в честь которого в аэродинамике даже названо особое число, и представители Венского кружка[296] (его лидер Мориц Шлик занимал в Венском университете кафедру истории и теории индуктивных наук, которая в России сегодня именовалась бы кафедрой философских проблем естествознания; кафедра была специально создана для Э. Маха).