Книга Прими день грядущий - Сьюзен Виггз

– Я еду за доктором, – проговорил он, стараясь выглядеть как можно спокойнее, чтобы не выдать охвативший его холодный ужас.

Разбудив Гедеона, Люк приказал ему оставаться с Марией, затем, почти дрожа от страха, поцеловал жену в лоб.

– Я скоро вернусь, милая.

Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Люк потеплее оделся и направился сквозь метель к амбару: закладывать сани.

Лексингтон словно затаился, пережидая метель. Все двери были заперты, окна – закрыты ставнями от пронизывающего ветра. Люк остановился у дома доктора Уорфилда, вспоминая, что последний раз был здесь, когда привел на прием Марию и Гедеона – нежеланную обузу из дикого леса.

Разве предполагал он тогда, что эта смелая, молчаливая, гордая индейская девушка преодолеет барьер предрассудков и покорит его сердце? Казалось странным и прекрасным, что их судьбы так переплелись, и было невыносимо ужасно, что сейчас Люк мог потерять Марию.

Зная, что при таком ветре никто не услышит стук, Люк толкнул дверь и вошел в дом, отряхивая с сапог снег.

Его буквально оглушил чей-то страшный крик, который рос и усиливался, а затем рассыпался в бессвязную мольбу о милосердии. Люк выругался про себя. Надо же так случиться, чтобы именно сегодня у доктора оказался тяжелый больной… Люк еще раз топнул ногами, стряхивая остатки снега, снял шляпу и размотал шарф.

Из угла комнаты раздался тихий вздох. Повернувшись, Люк увидел мать. Ее лицо, на долгие годы исчезнувшее из его жизни, но бережно хранившееся в памяти, выражало глубокую тревогу.

– Хэлло, Ма, – откашлялся Люк.

– Люк?! Как ты узнал?

Женевьева очень постарела, выглядела изможденной и объятой ужасом. Люк нахмурился:

– Я ничего не знаю. Откуда?

Глаза матери оставались сухими, но было ясно, что она недавно плакала.

– Израэль, – проговорила Женевьева. – Во время бури он по пояс в снегу помогал ставить лошадей и наступил на косу, практически отрезав ногу.

Женевьева тяжело дышала; ее маленькие сильные руки нервно сжимались и разжимались. Она подняла на сына полные боли глаза:

– Доктор сказал, что ногу не спасти.

Дрожь, охватившая Люка, не имела ни малейшего отношения к холоду.

– О Боже, мама, это точно?

Снова раздался душераздирающий крик.

– Доктор говорит, что другого выхода нет, – она неожиданно смутилась. – А почему ты здесь, если ты не знал об Израэле?

Первым желанием Люка было оставить свое горе при себе. Уже столько лет они не виделись с матерью, она не имела никакого отношения к его жизни. К чему взваливать на нее свою тяжесть?

Неожиданно Женевьева подошла к нему и положила на щеку сына свою сухую руку. Этот простой жест словно открыл дверь в сердце Люка, запертую вот уже несколько лет.

– Мария, – выдавил он из себя, вытирая непрошеные слезы. – Она рожает, но что-то идет не так. Я же не могу увезти доктора от Израэля, – бессильно отвернулся Люк.

– Подожди меня здесь, – сказала мать, положив свою руку на его плечо.

– Мария там одна, мама. Мой работник – в Дэнвиле. Я должен возвращаться.

– Только одну минуту, Люк, – умоляюще попросила Женевьева.

Он коротко кивнул, и она торопливо скрылась в соседней комнате, где крики превратились в какое-то невнятное бормотание. Люк услышал гневный голос Рурка, которому тихо и с мольбой вторила Женевьева. Потом мать вышла и, закутываясь в шаль, спокойно сказала:

– Пойдем.

На пороге кухни их встретил Гедеон с широко раскрытыми испуганными глазами.

– Ей плохо, – стараясь не плакать, сказал он.

На ходу снимая одежду, Женевьева поспешила к кровати и, прошептав Марии несколько ободряющих слов, с выражением сосредоточенного внимания принялась за работу. Через несколько минут она повернулась к сыну:

– Сколько это уже продолжается?

– Началось вчера вечером.

– Почти сутки…

– Слишком долго, – сокрушенно проговорил Люк. Женевьева принялась растирать Марии поясницу.

– Она сильная женщина, сын. Но ты ей очень понадобишься, когда я буду вынимать ребенка.

– О Боже!

Глаза матери наполнились слезами.

– Это просто необходимо, Люк. Мария слабеет с каждой минутой, и я сомневаюсь, что ребенок выдержит все это. Помнишь, то же самое было с Сарой? Тогда Мимси Гринлиф была вынуждена помочь природе.

Мария слабо вскрикнула.

– Делай то, что считаешь нужным, – согласился Люк.

Женевьева действовала быстро и уверенно. Оказалось, что она помнит каждую деталь тех родов, словно боль и напряжение еще больше обострили ее чувства. Женевьева только не хотела думать о том, какой слабой родилась Сара…

Прислонив Марию спиной к себе, Люк держал ее за плечи, а мать, не мешкая ни минуты, взялась за дело, выполняя то, что не смогла закончить природа. Впервые с начала схваток Мария громко закричала. Этот дикий, первобытный звук заставил задрожать сердце Люка.

Когда ребенок, наконец, появился на свет, Мария потеряла от боли сознание. Это оказался превосходно сложенный мальчик, с копной темно-рыжих волос. Но он не дышал, его ручки и ножки висели безжизненно.

– Нет! – прохрипел Люк. – О Боже, нет! – вздрагивая и прижимая к себе жену, шептал он.

Не обращая внимания ни на сына, ни на Марию, Женевьева прочистила ребенку рот и нос и стала делать ему искусственное дыхание. Она отчаянно торопилась, орошая лицо младенца слезами, но ни на миг не прекращая своей работы.

Женевьева смутно сознавала, что это значит для нее нечто большее, чем спасение крошечной жизни. Ребенок нужен был ей так же, как и Люку, и Марии. Он казался единственной нитью между ними, которая не должна была порваться. Женевьева знала: если младенец умрет, она никогда больше не увидит своего сына.

– Ма, – донесся словно издалека до нее голос Люка. – Ма, это бесполезно.

Но Женевьева продолжала дышать в нос и в рот ребенку.

– Мама, прекрати! – громче произнес Люк. – Я не могу смотреть, как ты…

Женевьева приостановилась, но не потому, что об этом попросил сын. Нет, просто она почувствовала какие-то изменения в ребенке и мысленно возносила молитвы. Женевьева боялась поверить своим глазам, увидев, как грудь младенца поднялась, затем он вздохнул, кашлянул и наконец заплакал.

Это был самый удивительный и самый сладкий звук, который когда-либо слышала Женевьева.

ГЛАВА 30

Хэнс полюбил Лондон. Ему нравилось жить в городе, который, казалось, никогда не спит, где развлечения ожидают буквально на каждом шагу: танцующие собаки и белые мыши в золоченых клетках, скрипач, готовый играть за кружку пива, и базары, на которых можно купить все: от шахмат из яшмы до турецкой сабли.