Книга Каждому свое - Вячеслав Кеворков

Отсутствие яркого света, а с ним и посетителей на веранде, настолько изменило весь облик «Св. Евстахия», что Генрих чуть было не прошел мимо. Однако первые робкие упреждающие капли, тут же превратившиеся в холодные струи, заставили его поспешить с принятием и без того очевидного решения.

Карин сидела в уютном углу, прислонившись спиной к старинным печным изразцам. Печь, естественно, не топилась, но изразцы уже своими яркими красками излучали тепло. Такие же уют и тепло исходили и от пригревшейся рядом Карин.

Увидев Генриха, она радостно заулыбалась, маня его к себе рукой.

— Слава Богу, а то я уже начала волноваться и скучать.

Генрих с удовольствием сел за стол спиной к стене, что давало возможность и общаться с Карин, и наблюдать за всем происходящим вокруг.

За соседним столом в очевидно привычном одиночестве восседал пожилой француз, судя по манерам, закоренелый респектабельный холостяк, который, по завершении дневной трапезы, мучительно размышлял, как бы скоротать время, пока не прекратится ливень.

Подошла хозяйка и учтиво поинтересовалась:

— Господин доволен?

— Доволен — недоволен, платить все равно придется, — не без сарказма ответил он.

После чего спокойно дожевал то, что еще оставалось недожеванным, и только потом выложил на стол бумажку и оставил несколько монет поверх нее.

Пересчитав деньги, хозяйка удалилась, а гость погрузился было в размышления, но, взглянув на Карин, вдруг спросил:

— А вы, простите, не немцы?

— Боже упаси! Я бельгийка, а мой муж и вовсе грек.

— Я так и подумал. Греки — древняя благородная нация, не в пример нашим хамоватым соседям-немцам.

— Чем же они вас так обидели?

— Хорошо сказано — обидели! Да они меня обокрали! Мы их впустили в страну практически без единого выстрела, а они в знак благодарности нас бесстыдно обирают!

— Неужели?

— Что значит «неужели»?! Я более тридцати лет поставляю в разные страны медицинское оборудование, а тут по старинке или в силу уже старческой сентиментальности и полагаясь по привычке на немецкую обязательность подписал договор с одной немецкой фирмой, после чего отправил товара на шестьдесят восемь тысяч и стал ждать оплаты. Неделю, другую, месяц. Послал напоминание — одно, второе. Наконец получаю неожиданный ответ: деньги отправлены нарочным. С одной стороны, понятно — в нынешнее время переводить деньги через банк, не говоря уж, по почте, долго и рискованно, — и он развел руками в знак покорности неизбежному.

В этот момент подошла хозяйка и поставила перед гостями две сковородки с яичницей, откуда робко выглядывали два крошечных кусочка ветчины, большую плошку с дижонской горчицей и две чашки кофе. Вокруг столика неровными волнами поплыли два чарующих запаха — топленого свиного жира и пышащего жаром кофе.

— В «Ритце» такого аппетитного запаха ни за какие деньги… — начал Генрих.

— Не говоря уже о таком колоритном соседе, — шепнула Карин.

— Вы что же, господа греки, будете жевать или меня слушать? — не на шутку обиделся рассказчик.

— Мы бы хотели насладиться и тем, и другим, а то яичница остынет, — извиняющимся голосом призналась Карин.

— Ладно, — смилостивился сосед. — Так вот, жуйте и слушайте внимательно. Проходит время. На прошлой неделе явились ко мне два молодчика-немца и говорят:

— Мы — представители фирмы. В Париже уже две недели, и за это время успели проиграть в казино привезенные для вас деньги, а потому…

— Тогда я вынужден напрямую обратиться к руководству вашей фирмы и обо всем рассказать! — резонно возмутился я.

— Обратитесь, — ухмыльнулся тот, что помоложе. — Ваша продукция предназначалась для руководства концлагеря Дахау. И, стоит вам поднять шум, мы поместим вас в этот небезызвестный отстойник для евреев.

— Но я же не еврей!

— А вот там у вас будет достаточно времени для того, чтобы доказать это, — усмехнулся тот, что постарше.

Дождь на улице тем временем прекратился. Поставщик медоборудования собрал свои разложенные на столе вещи, скупо попрощался и недовольно, бормоча что-то себе под нос, побрел к выходу.

С его уходом в кафе стало тихо и менее уютно, словно с граммофона сняли отыгранную пластинку и забыли поставить новую.

— Ты так долго не возвращался! Я уже начала волноваться…

— Прости, разговор затянулся. Но меня извиняет то, что человек был очень интересный.

— Вот и прекрасно, а я с годами становлюсь все более чувствительной, хотя и воспитывалась на самых суровых идеалах, которые казались столь далекими от истинных. Но это не самое важное, — она сделала пару глотков из бокала и продолжила: — Главное, что я стала опасаться за тебя.

— За меня? А что, есть основания?

— Пока нет, и хотелось бы их избежать. Именно потому я решила с тобой пооткровенничать.

Генрих взял свой бокал с намерением осушить его, но тут же подумал, что для серьезного разговора достаточно и половины.

— На первый день моего рождения, который остался в памяти, мама с трудом набрала фунт муки, чтобы испечь праздничный пирог. Не помню, сколько было в нем свечей, но хорошо помню, как мы были счастливы. А через месяц или полтора нас пригласила приехать во Францию дальняя родственница папы, в свое время вышедшая замуж за француза.

Она была то ли очень доброй, то ли очень богатой. По крайней мере все расходы по нашей поездке она взяла на себя. Париж в то время буквально лопался от изобилия и роскоши, источником которых были колоссальные репарации, которыми Франция обложила Германию по Версальскому договору.

Помню, как выйдя из первого же парижского большого продуктового магазина, переполненного товарами со всего мира, мама села на стоявшую при входе скамейку и горько заплакала.

Через четыре дня мы вернулись в Германию и, празднуя мамин день рождения, открыли маленькую баночку со знаменитым паштетом из гусиной печени, которую дала нам в дорогу папина родственница. Это было так вкусно, что я позволила себе сразу три бутерброда, а то и больше, с этим лакомством. А ночью почувствовала, что моя печень категорически несовместима с фуа гра, и я просто умираю. Понадобилось четыре недели постельного режима и строгой диеты, чтобы я не переселилась в мир иной.

Она сделала несколько глотков.

— Так вот, в это мрачное и унизительное время появляется человек, которого законно выбирают главой государства. После чего он отменяет все репарационные выплаты, строит прекрасные дороги, давая работу безработным, возрождает германскую армию. Страна очнулась от глубокого обморока поражения. Промышленники наперегонки несут ему деньги и радуются тому, что он их взял. Папа, который хорошо знает фюрера со времен Первой мировой, поскольку тот служил в батальоне, где командовал папа, в результате пришел к выводу, что фюрер обладает даром предвидения, которым природа наделяет лишь избранных и только на определенный срок. Извини, Генрих, если тебе это неинтересно, мы можем поменять тему.