Книга Приливы войны - Стивен Прессфилд

В ответ раздалось лишь эхо. Время ужина, понял я. Наверное, надзиратель находился в трапезной напротив тюрьмы. Я услышал, как заключённый за моей спиной посмеивается.

— Кажется, ты тоже сделался узником, друг мой.

— Ты дурно воспитан, Полемид.

— А я никогда и не отрицал этого, приятель.

Я обернулся, чувствуя под волной захлестнувшего меня гнева, насколько я привязался к этому негодяю. Лицо ветерана расплылось в улыбке. Он признал справедливость приговора, который я ему вынес, заметив, что единственный его недостаток заключается в том, что он не может осуществиться.

Полемид вынул из своего сундучка два письма. По тому, как он держал их, нельзя было не догадаться, что он недавно их перечитывал. Их содержание сильно на него подействовало. Сейчас он передал их мне.

— Сядь, друг мой. Некоторое время ты не сможешь выйти отсюда.

Первое письмо было от его двоюродной бабки Дафны. Оно было написано за несколько месяцев до краха афинского флота при Эгоспотамах, той катастрофы, которая сделала неизбежной нашу капитуляцию. После двадцати семи лет войны мы потерпели полное поражение от рук спартанцев и их персидских и пелопоннесских союзников.

В то время Полемид находился на службе у Лисандра. На родине он был осуждён за предательство и убийство. Он написал своей тётке в Афины, советуя ей подготовиться к осаде города и его сдаче:

«...Политические партии Афин назначат себя обеспечить мир, как они это назовут. Суверенность государства будет, ликвидирована, флот уничтожен, Длинные стены снесены. Будет создано марионеточное правительство из лиц, сотрудничавших с врагом. Последуют акты репрессий. Вероятно, вернувшись, я смогу смягчить положение для тебя и нашей семьи и немного исправить по следствия беззаконий, которые, несомненно, последуют.

Тётя, ты должна уехать из города. Возьми с собой детей Лиона. Сможешь ли ты узнать, где сейчас мои дети? Пожалуйста, увези их тоже. На этом письме стоит печать Лисандра. Она защитит тебя, но воспользуйся ею лишь в случае угрозы жизни, ибо потом другие наши соотечественники заставят тебя заплатить за это.

И наконец, моя дорогая, не дожидайся, пока эскадры Лисандра войдут в порт Пирей. Иначе ты, увидишь то, чего не вынесет ни один патриот. У тебя разорвётся сердце. На ребёнке, которого ты вырастила, теперь алая одежда врага. Ты же знаешь, моя родина меня не жалует, а я уже давно потерял всякий стыд. Я поступаю так, как поступают другие, чтобы спасти своих».

Его тётя отвечает:

«Ты, бессовестная твоя душа! Как ты смеешь оправдывать своё вероломство заботой обо мне? Лучше бы ты сгнил в каменоломне или погиб где-нибудь в сражении! Тогда тебя можно было бы назвать сыном твоего отца, а не сыном позора, каковым ты показал себя так бесстыдно. Пусть не допустят боги, чтобы я когда-либо снова увидела твоё лицо. Для меня ты больше не существуешь. У меня нет племянника».

Я вернул письма Полемиду. Его вид показывал, что он согласен с проклятием своей тётки. Он больше не хотел мешать судилищу над собой. Во всяком случае, сейчас. Я почувствовал, как он вдруг «ускользнул» от меня, как труп на тёмных волнах, когда крюк никак не может зацепить его и судно, вынужденное продолжать свой путь, проходит мимо, больше не делая новых попыток.

Я должен был уйти, чтобы посетить Сократа. До казни оставалось три дня. В то утро проклятый корабль, возвращавшийся из Делоса, был замечен недалеко от Сунил. Прибытие его в Афины положит конец передышке, благодаря которой казнь до сих пор откладывалась. Корабль ожидался в тот же вечер, однако он не пришёл. Сон Сократа предсказывал и это. Красивая женщина в белом появилась перед ним, рассказывал он нам, собравшимся в тот вечер, и, обратившись к нему по имени, сказала:

Фтиотида прекрасная, Ахиллесов удел фессалийский, В третий день ожидает тебя — приходи, будь там гостем любимым.

Моё сердце наполнилось отчаянием — отчасти из-за Полемида, чьи воспоминания о часах падения Афин совпали с ожиданием казни моего учителя. Смерть Сократа представлялась мне большей катастрофой, нежели капитуляция моей родины, ибо я чувствовал: в ней не только конец нашего суверенитета, но и падение идеалов самой демократии.

В тот вечер я покинул тюрьму последним. Я решил больше не вести бесед с Полемидом и даже не передавать его просьб властям. Он сам сделал свой выбор. Пусть так и будет. На выходе было тихо. Только плотник прилаживал дверь в тюремном магазине. Я заглянул туда. Железные цепи, которые поначалу я принял за петли или скобы. Я сразу понял, что это такое.

Это была не дверь.

Это было подъёмное колесо, на котором совершится казнь Полемида. Его привяжут к планке, голого, а затем колесо поднимут вместе с ним. Никому не разрешат приблизиться и оказать помощь. Около осуждённого останется только палач. Он приступит к пыткам, предписанным судом, и удостоверит смерть. Плотник поманил меня рукой. Во время работы он приветливо болтал. Приходится для каждой казни делать новое орудие, сообщил он.

— Не поверишь, сколько всего вываливается из внутренностей человека. Мертвец отходит в иной мир пустым, как кукла.

Он показал мне, как работает этот инструмент. Четыре железные скобы крепят руки и ноги жертвы. Ошейник фиксирует шею. Поворотные колышки стягивают ошейник, затрудняя дыхание. Достоинством этого орудия было отсутствие крови.

Я уточнил, не для Полемида ли предназначено новое орудие казни. Плотник не знал. Обычно он такими вещами не интересуется. Хотя он знал, что обвинённого в измене не хоронят в Аттике. Его нельзя класть ни в какую землю, подчинённую афинянам. Труп будет выброшен на съедение собакам и воронам.

Плотник считал это орудие казни самым последним изобретением.

— Всё лучше, чем бросать их в яму, как тех стратегов после Аргинусских островов. Вот что было ужасно. Мой отец делал ловушки. Нельзя было делать сразу шесть, поэтому прочие ждали, пока умрут первые трое. Это было ужасно. Слышно было, как те падают. Молодой Перикл и Диомедонт упали без савана. Никто из них не сказал ни слова, только Диомедонт произнёс: «Покончим с этим скорее».

Как сказал Феогнид:

Было бы лучше всего тебе, смертный, совсем не родиться, Вовсе не видеть лучей ярко светящего дня; Если ж родился — пройти поскорее ворота Аида И под землёй глубоко в ней погребённым лежать.[2]

За несколько дней до этого, после моего второго разговора с Эвникой, я вызвал моих ищеек, Мирона и Ладу, и, предложив им денег, попросил поскорее выяснить детали убийства, в котором обвиняют моего подзащитного. Мои сыщики не мешкали и появились на утро второго дня. Они нашли человека, который в то время был матросом. Свидетель убийства. Но он не будет давать показания в суде, потому что кому-то задолжал и не хотел показываться в городе. Однако за определённое вознаграждение готов продиктовать показания. Он клялся, что скажет мне правду.